Капустин яд. Репортаж с полигона, где Россия испытывает на казахах ракеты для войны в Украине

Ракет­ный поли­гон Капу­стин Яр бази­ру­ет­ся в Аст­ра­хан­ской обла­сти Рос­сии. Но зенит­ные и бал­ли­сти­че­ские раке­ты, кото­рые здесь испы­ты­ва­ют, летят в сто­ро­ну Казах­ста­на и пада­ют в Бокей­ор­де — в сте­пи, где нахо­дит­ся осо­бо охра­ня­е­мый при­род­ный заказник. 

После испы­та­ний раке­ты поле­тят уби­вать укра­ин­цев, но сна­ча­ла их про­ве­ря­ют на каза­хах. Раке­ты сбра­сы­ва­ют топ­ли­во в их степь, облом­ки пада­ют у их домов, уби­ва­ют их домаш­ний скот, вспых­нув­шие пожа­ры каза­хи тушат сами. Еще тяже­лее эко­ло­ги­че­ские послед­ствия: взрос­лые в Бокей­ор­де уми­ра­ют от рака, дети рож­да­ют­ся инвалидами. 

«Новая-Евро­па» уви­де­ла, как в мир­ном Казах­стане люди деся­ти­ле­ти­я­ми живут под рос­сий­ски­ми раке­та­ми и зна­ют, что это тоже вой­на Рос­сии про­тив сосе­дей, толь­ко вслух это­го не говорят.

«Власти пытаются это скрывать»

Доро­га кон­чи­лась в девя­том часу утра. Вме­сто асфаль­та перед нами воз­ник­ла голая степь, изры­тая кра­те­ра­ми, как поверх­ность Луны, и так же намерт­во ско­ван­ная холодом.

Мы про­ве­ли в пути уже око­ло трех часов, по кило­мет­ра­жу оста­ва­лось мень­ше поло­ви­ны пути. На самом деле, что­бы пре­одо­леть 550 кило­мет­ров от горо­да Ураль­ска до Бокей­ор­ды, нуж­но часов десять, а то и две­на­дцать. Это един­ствен­ный рай­он Запад­но­го Казах­ста­на, не свя­зан­ный с област­ным цен­тром асфаль­то­вой доро­гой. Хотя, каза­лось бы, чего уж про­ще — про­ло­жить доро­гу в степи.

Наш джип спус­кал­ся в ямы, караб­кал­ся по бар­ха­нам, потом вдруг нащу­пы­вал невесть отку­да взяв­шу­ю­ся обле­де­нев­шую колею и нес­ся по ней бод­ро, но недол­го, пото­му что ско­ро колея про­па­да­ла так же неожи­дан­но, как появи­лась. Мне всё вре­мя каза­лось, сей­час этот вез­де­ход рух­нет на бок, но «Той­о­та» свое дело знала.

Сле­ва воз­ник­ли и ста­ли быст­ро при­бли­жать­ся свет­лые точ­ки. Это ста­до сай­га­ков мча­лось напе­ре­рез машине.

— Поче­му-то сай­га­ки все­гда бегут напе­ре­рез машине, — флег­ма­тич­но помор­щил­ся наш води­тель и гид Нагим Тажмуратов.

Пес­ки — так зовут это место те, кто живет рядом. Но пес­ча­ные про­пле­ши­ны пере­ме­жа­ют­ся с живой сте­пью, кото­рая с вес­ны до осе­ни цве­тет, и живут в ней не толь­ко сай­га­ки, но еще вол­ки, лисы, орлы, тол­пы гры­зу­нов и дру­гих живот­ных. Поэто­му Бокей­ор­дин­ский рай­он Казах­ста­на — это при­род­ный заказник.

Чело­век может пере­дви­гать­ся по бокей­ор­дин­ской сте­пи толь­ко на джи­пе и толь­ко зимой, когда зем­ля замерз­нет, или летом, когда засох­нет. Еще луч­ше вер­хом на лоша­ди, но это опас­но, пото­му что вол­ки. Один пас­тух попро­бо­вал гонять на мото­цик­ле — и раз­бил­ся насмерть. А рас­сто­я­ния огром­ные. Меж­ду живот­но­вод­че­ски­ми «точ­ка­ми», при­ми­тив­ны­ми хоз­дво­ра­ми, где живут пас­ту­хи, кило­мет­ры без­люд­ной сте­пи. Зато про­стор табу­нам лоша­дей и ота­рам овец. Нагим дер­жит еще вер­блю­дов, у него в сте­пи несколь­ко «точек».

— Здесь была иде­аль­ная зем­ля для круг­ло­го­дич­но­го выпа­са ско­та, — объ­яс­ня­ет Нагим. — Когда-то были пол­но­цен­ные хозяй­ства. Потом, в кон­це 1940‑х, в Капу­сти­ном Яру открыл­ся ракет­ный полигон.

Поли­го­нов для испы­та­ний ору­жия, в том чис­ле ядер­но­го, на тер­ри­то­рии Совет­ско­го Казах­ста­на было семь. После раз­ва­ла Сою­за оста­лось три, их общая пло­щадь — 8,7 мил­ли­о­на гек­та­ров. Капу­стин Яр — один из них. На нем СССР с 1947 года про­во­дил испы­та­ния ракет, сна­ча­ла тро­фей­ных Фау‑2, потом соб­ствен­ных. С кон­ца 1950‑х нача­лись ядер­ные испытания.

Запус­ки про­во­ди­ли в сто­ро­ну Казах­ской ССР, но тогда это всё была одна стра­на, кото­рая испы­ты­ва­ла раке­ты над голо­ва­ми соб­ствен­ных граждан.

— Потом поли­гон ста­ли рас­ши­рять, в казах­ские аулы при­ез­жа­ли воен­ные с мили­ци­ей и при­ну­ди­тель­но людей пере­се­ля­ли, — про­дол­жа­ет Нагим.

Когда Казах­стан стал неза­ви­си­мым, испы­та­ния рос­сий­ских ракет на его тер­ри­то­рии не пре­кра­ти­лись, теперь рес­пуб­ли­ка сда­ет в арен­ду зем­ли под поли­го­ны. В Бокей­ор­де поли­гон зани­ма­ет поло­ви­ну всей пло­ща­ди рай­о­на, 943 тыся­чи гек­та­ров. За арен­ду всех поли­го­нов Рос­сия пла­тит по 2,3 дол­ла­ра за гек­тар в год.

— Это копей­ки, — усме­ха­ет­ся Нагим. — Я за арен­ду зем­ли для ско­та пла­чу боль­ше. У рус­ских тай­га есть, поче­му там не испы­ты­ва­ют? Они раке­ты запус­ка­ют толь­ко тогда, когда ветер с запа­да, со сто­ро­ны Кап-Яра, и оскол­ки в нашу сто­ро­ну летят. В такие дни мы из дома вый­ти не можем. Никто не зна­ет, где упа­дет. Были слу­чаи, когда перед испы­та­ни­я­ми рос­сий­ские воен­ные при­ез­жа­ли к нам и выво­зи­ли жите­лей аулов за 10 кило­мет­ров. Обрат­но люди сами доби­ра­лись. Сей­час в нашу сто­ро­ну ста­ли еще сна­ря­да­ми стре­лять. У вас же вой­на идет, навер­ное, сна­ря­ды на нашей зем­ле тоже испытывают.

По усло­ви­ям дого­во­ра, Рос­сия долж­на, поми­мо про­че­го, рекуль­ти­ви­ро­вать зем­ли поли­го­на. Но за всю свою жизнь Нагим не пом­нит слу­чая, что­бы хоть одну ворон­ку, остав­шу­ю­ся после паде­ния раке­ты, рос­сий­ские воен­ные засы­па­ли. У края одной такой ямы он оста­но­вил маши­ну. Потом про­ехал еще немно­го и оста­но­вил у дру­гой. И у тре­тьей. И у чет­вер­той. Вся степь испещ­ре­на ворон­ка­ми глу­би­ной в чело­ве­че­ский рост. Когда мы при­е­ха­ли, моро­зы за минус трид­цать сто­я­ли вто­рую неде­лю, и вода в ворон­ках замерзла.

— Офи­ци­аль­но это тер­ри­то­рия поли­го­на, но мы здесь пасем ско­ти­ну, пото­му что ина­че про­сто негде, — гово­рит Нагим. — В ворон­ках скап­ли­ва­ет­ся вода, скот ее пьет, и мы не зна­ем, без­опас­но ли это. А это мясо, моло­ко. Как-то у меня про­па­ла ота­ра овец вме­сте с пас­ту­хом. Я при­е­хал ночью, стал смот­реть сле­ды, в какую сто­ро­ну овцы пошли.

Через несколь­ко часов нашли их: овцы зашли в ворон­ку, а выбрать­ся не мог­ли. Мы их толь­ко когда рас­све­ло выта­щи­ли. Пас­тух там всю ночь был, ему пло­хо ста­ло, а через несколь­ко дней он умер.

Воз­ле оче­ред­ной ворон­ки Нагим садит­ся на кор­точ­ки и под­ни­ма­ет с зем­ли кус­ки поко­ре­жен­но­го желе­за. Такие здесь валя­ют­ся вез­де. Рос­сий­ские воен­ные долж­ны бы их ути­ли­зи­ро­вать, но на самом деле соби­ра­ют этот опас­ный мусор толь­ко нерав­но­душ­ные жите­ли сте­пи, вро­де Наги­ма и его сына. Но им неку­да всё это девать. Когда-то мест­ные соби­ра­ли метал­ло­лом и вози­ли в скуп­ку, для мно­гих это был един­ствен­ный спо­соб зара­бот­ка. Потом в каком-то пунк­те при­е­ма в Ураль­ске дога­да­лись под­не­сти к желе­зу дози­метр. Фони­ло так, гово­рит Нагим, что при­ни­мать металл из Бокей­ор­ды перестали.

— Вот такие облом­ки ракет валя­ют­ся до сих пор, — дер­жит он на ладо­ни толь­ко что подо­бран­ные кус­ки метал­ла. — Рос­сий­ские воен­ные долж­ны при­е­хать, ого­ро­дить место паде­ния, собрать облом­ки. Но обыч­но мы это сами дела­ем. А как-то у них раке­та не разо­рва­лась. И мы виде­ли, как они при­е­ха­ли и эту раке­ту про­сто зако­па­ли. От того места до жилья при­мер­но два кило­мет­ра. Были слу­чаи, что раке­ты пада­ли в насе­лен­ных пунк­тах на чей-то сарай. Тако­го, чтоб на дом упа­ло, я не при­пом­ню, но точ­но мы не зна­ем, сколь­ко раз­ру­ше­но, были ли погиб­шие, пото­му что с нашей сто­ро­ны нет ника­ко­го кон­тро­ля. Вла­сти Казах­ста­на пыта­ют­ся это скрывать.

Урда. Территория страха

При совет­ской вла­сти, когда до Бокей­ор­дин­ско­го рай­о­на дошла элек­три­фи­ка­ция, здесь про­тя­ну­ли про­во­да, поста­вив для них дере­вян­ные опо­ры. Потом власть рух­ну­ла — и опо­ры тоже сгни­ли, но их поме­нять было уже неко­му. В селе Бур­ли, где живет Нагим, он сам менял дере­вян­ные стол­бы на бетонные.

— Нахо­дил бро­шен­ные бетон­ные опо­ры, несколь­ко меся­цев их соби­рал по строй­кам, — рас­ска­зы­ва­ет Нагим. — Они бра­ко­ван­ные были, их бро­са­ли, а я соби­рал и к нам пере­во­зил. Про­во­да при­вез, натя­нул, поста­вил транс­фор­ма­тор. Вон там — видишь? Дере­вян­ные стол­бы еще оста­лись. На сле­ду­ю­щий год поста­ра­юсь их убрать и тоже поста­вить бетонные.

Огра­ду на клад­би­ще тоже поста­вил Нагим. Строй­ма­те­ри­а­лы, гово­рит, соби­рал для это­го пять лет. А еще рань­ше он собрал денег на памят­ник каза­хам — геро­ям Вели­кой Оте­че­ствен­ной. Слу­чись что — болезнь какая или беда, или пожар, или ракет­ны­ми оскол­ка­ми ско­ти­ну уби­ло — сель­чане бегут к нему. Офи­ци­аль­но он ника­кой не началь­ник, а про­сто так пове­лось, что надо попро­сить Наги­ма — он помо­жет. И на поли­гон жалу­ют­ся ему, а он мно­го лет пишет пись­ма, что­бы Рос­сия пре­кра­ти­ла испы­ты­вать раке­ты воз­ле его дома.

Из сво­е­го села Нагим везет нас запад­нее, бли­же к гра­ни­це с Рос­си­ей, в быв­ший центр всей Бокей­ор­ды — аул Хан-Орда­сы. Назва­ние пере­во­дит­ся как Хан­ская Став­ка. В XIX веке отсю­да нача­ли осва­и­вать эту степь каза­хи во гла­ве с ханом Боке­ем. Если и есть в Бокей­ор­де какие-то доро­ги, так это они уце­ле­ли с хан­ских вре­мен. Сын Бокея, Жан­гир-хан, поса­дил в сте­пи сос­ны, и они тоже сохра­ни­лись с тех пор.

— Жан­гир-хан был чело­ве­ком обра­зо­ван­ным, он выпи­сал в степь спе­ци­а­ли­стов — вра­чей, уче­ных, что­бы жили здесь, — рас­ска­зы­ва­ет Нагим. — Один врач искал вак­ци­ны от ящу­ра, от чумы.

К кон­цу XIX века в Бокей­ор­де были каз­на­чей­ство, рус­ско-казах­ская шко­ла и двух­класс­ное жен­ское учи­ли­ще, выпус­ка­лась газе­та, хан открыл первую в Казах­стане боль­ни­цу и первую метео­ро­ло­ги­че­скую стан­цию. При боль­ше­ви­ках село ста­ли назы­вать про­сто Урда. В совре­мен­ном Казах­стане ему вер­ну­ли ста­рое назва­ние, но мест­ные всё рав­но гово­рят Урда.

Это одно из тех сел, кото­рые бли­же все­го к гра­ни­це с Рос­си­ей и боль­ше дру­гих стра­да­ют от поли­го­на Капу­стин Яр.

И это же самая дикая и нищая часть Запад­но­го Казах­ста­на: от дома Наги­ма до Урды 80 кило­мет­ров, а доби­рать­ся на машине по сте­пи, без дорог, часа четы­ре, не меньше.

Посре­ди посел­ка, неда­ле­ко от зда­ния быв­ше­го каз­на­чей­ства, есть малень­кая чай­ная: пять сто­лов, накры­тых кле­ен­кой, вме­сто сту­льев ска­мей­ки. Окош­ко совсем неболь­шое, а свет здесь ста­ра­ют­ся эко­но­мить, поэто­му внут­ри тем­но. За стол садит­ся немо­ло­дая жен­щи­на с уста­лы­ми рука­ми. Это Биби­гуль Шука­е­ва, она при­шла рас­ска­зать, как рас­ти­ла рядом с поли­го­ном тро­их детей, а теперь нян­чит внуч­ку. Вме­сте с ней при­шел сын Нур­сул­тан — юно­ша с рас­те­рян­ным лицом. Соци­аль­ный работ­ник Нур­бек помо­га­ет ему снять курт­ку, пото­му что левая рука у Нур­сул­та­на не действует.

Из трех детей Биби­гу­ли боль­ны­ми роди­лись двое стар­ших — дочь и сын. У млад­ше­го сына уже своя семья, его доч­ка тоже роди­лась боль­ной. Биби­гуль помо­га­ет за ней уха­жи­вать. Сев за стол, она испод­ло­бья смот­рит на фото­гра­фа Рау­ля и что-то гово­рит ему. Я улав­ли­ваю сло­во «жур­на­лист».

— Она спра­ши­ва­ет: вот она пого­во­рит с тобой — и что? — пере­во­дит Рауль. — Чем это ей поможет?

Я не знаю, так и гово­рю Биби­гу­ли. Она усме­ха­ет­ся, потом начи­на­ет рас­ска­зы­вать. Стар­шая доч­ка умер­ла 13 лет назад, дожи­ла она до два­дца­ти. Да и как дожи­ла? Лежа­ла в кро­ва­ти непо­движ­но, не гово­ри­ла, не слы­ша­ла ниче­го, не видела.

— Доч­ке инва­лид­ность дали в три года, — гово­рит Биби­гуль. — С рож­де­ния у нее нача­лись при­пад­ки, судо­ро­ги, она лежа­ла, как овощ. К вра­чам возить ее я не могла.

Как раз в тот год, когда доч­ке дали инва­лид­ность, Биби­гуль роди­ла Нур­сул­та­на. Еще через пол­го­да ста­ло понят­но, что болен и он. У сына диа­гно­сти­ро­ва­ли отста­ва­ние в раз­ви­тии и эпи­леп­сию. Сего­дня ему уже трид­цать, его меч­та — най­ти какую-нибудь рабо­ту в селе. Но не берут даже на самую про­стую, пото­му что при­ступ эпи­леп­сии у него может слу­чить­ся в любой момент. А на лекар­ства Нур­сул­тан дол­жен вро­де как сам зара­ба­ты­вать, взрос­лым бес­плат­ных лекарств не положено.

— Нам ска­за­ли, что нетру­до­спо­соб­ность у него 75 про­цен­тов, — объ­яс­ня­ет Бибигуль.

Ее тре­тий сын здо­ров, но его дочь не слы­шит, не гово­рит и тоже стра­да­ет эпилепсией.

— Внуч­ка — это сей­час моя самая боль­шая боль, — взды­ха­ет Биби­гуль. — Раз в три меся­ца нуж­но возить ее в город на пла­но­вую гос­пи­та­ли­за­цию. Кла­дут ее на 10–15 дней, и надо или жить где-то в горо­де всё это вре­мя, или воз­вра­щать­ся домой, а потом ехать еще раз за ней.

Обще­ствен­но­го транс­пор­та меж­ду Бокей­ор­дин­ским рай­о­ном и Ураль­ском нет. Не преду­смот­ре­но. А зачем транс­порт, если дорог нет? В город внуч­ку возит Биби­гуль, каж­дый раз нани­мая для это­го машину.

— Это 7 тысяч тен­ге с чело­ве­ка, — гово­рит она. — Нам вдво­ем съез­дить туда и обрат­но — 28 тысяч тенге.

28 тысяч тен­ге — это при­мер­но 60 евро. Посо­бие, кото­рое семья полу­ча­ет на боль­но­го ребен­ка, состав­ля­ет 6900 тен­ге в месяц (14 евро). Даже если всё его откла­ды­вать, раз в три меся­ца на доро­гу в Уральск и обрат­но не хва­тит. А надо еще поку­пать лекар­ства, бес­плат­но даже ребен­ку дают не все. Но глав­ное не день­ги. За те 10–12 часов, что ухо­дят на доро­гу в один конец, у девоч­ки несколь­ко раз слу­ча­ют­ся приступы.

В селе есть адми­ни­стра­ция, у кото­рой какая-ника­кая маши­на уж точ­но име­ет­ся. Я спро­си­ла у Биби­гуль, не пред­ла­гал ли ей кто-то из чинов­ни­ков помощь с транспортом.

Она искренне уди­ви­лась: такая мысль ей даже в голо­ву не при­хо­ди­ла. Да и детей боль­ных в Хан-Орда­сы мно­го, машин на всех не напасешься.

Биби­гуль, конеч­но, не раз заду­мы­ва­лась, поче­му ей при­шлось выха­жи­вать сна­ча­ла боль­ных детей, а теперь боль­ную внуч­ку. Но в селе у них мно­гие боле­ют. Гово­рят, что это из-за поли­го­на, но поди это докажи.

— Как тут пой­мешь, кто вино­ват? — пожи­ма­ет Биби­гуль пле­ча­ми. — Для это­го тоже надо в город ездить, а у меня такой воз­мож­но­сти нет. Даже если Рос­сия вино­ва­та, что мне с это­го? Я могу толь­ко за сво­и­ми детьми ухаживать.

«Если спросите, вам скажут, что это наследственность»

По дан­ным «Наци­о­наль­ной энцик­ло­пе­дии Казах­ста­на», издан­ной в 2005 году, за 56 лет суще­ство­ва­ния поли­го­на Капу­стин Яр там было взо­рва­но 24 тыся­чи ракет, про­ве­де­ны испы­та­ния 177 видов воен­ной тех­ни­ки, уни­что­же­но 619 ракет СС-20. Ради­а­ци­он­ные про­вер­ки пока­за­ли, что уже тогда, почти 20 лет назад, содер­жа­ние в поч­ве цезия-137, строн­ция-89 и дру­гих радио­ак­тив­ных веществ было «в несколь­ко раз выше допу­сти­мых норм». «Вред­ные радио­ак­тив­ные веще­ства загряз­ни­ли поч­ву, воду, посев­ные зем­ли и паст­би­ща для ско­та, — гово­рит энцик­ло­пе­дия. — При мед. обсле­до­ва­нии мест­но­го насе­ле­ния на терр. поли­го­на уста­нов­ле­но, что сре­ди них уро­вень пси­хич. забо­ле­ва­ний (осо­бен­но детей) в 2,3 раза выше ср. уров­ня по обла­сти и в 2,1 раза выше уров­ня по рес­пуб­ли­ке. Осо­бен­но пре­об­ла­да­ют зло­ка­честв. опу­хо­ли, легоч­ные забо­ле­ва­ния, нару­ше­ния иммун­ной систе­мы и соста­ва кро­ви». Про­шло еще 19 лет. Всё это вре­мя Капу­стин Яр про­дол­жа­ет функционировать.

Офи­ци­аль­но в Бокей­ор­дин­ском рай­оне заре­ги­стри­ро­ва­ны 19 тысяч чело­век. Сколь­ко живет на самом деле — неиз­вест­но, мно­гие уеха­ли, мно­гие, наобо­рот, рабо­та­ют на «точ­ках» и живут в сте­пи без вся­кой реги­стра­ции. В аки­ма­те (адми­ни­стра­ции) Нагим полу­чил справ­ку, соглас­но кото­рой сей­час в их рай­оне живут 114 чело­век, родив­ших­ся с инва­лид­но­стью. В год в сред­нем рож­да­ет­ся еще по три боль­ных ребен­ка. Умер­ли за три года 390 чело­век, из них 44 — от рака.

День­ги, те самые 6900 тен­ге, кото­рые полу­ча­ют в Бокей­ор­де дети с инва­лид­но­стью, здесь так и назы­ва­ют: «поли­гон­ные». Боль­ше нигде в Казах­стане такой допол­ни­тель­ной выпла­ты нет.

И это в Бокей­ор­де счи­та­ют един­ствен­ным под­твер­жде­ни­ем того, что вла­сти все-таки свя­зы­ва­ют факт суще­ство­ва­ния поли­го­на с рож­де­ни­ем боль­ных детей.

— Ни о каких иссле­до­ва­ни­ях на этот счет неиз­вест­но ни с казах­стан­ской сто­ро­ны, ни тем более с рос­сий­ской, — гово­рит Нагим. — Рос­сия и Казах­стан вслух посто­ян­но твер­дят, что нет ника­кой свя­зи меж­ду поли­го­ном и детьми-инва­ли­да­ми. Надо про­во­дить обсле­до­ва­ния, но это­го не хотят ни Казах­стан, ни Рос­сия. Боят­ся, види­мо, что выплы­вет вся­кое, пла­ти потом за ущерб. И если вы спро­си­те их, поче­му в семьях рож­да­ет­ся столь­ко боль­ных детей, вам навер­ня­ка ска­жут, что это наследственность.

Поче­му не хочет про­во­дить иссле­до­ва­ния Рос­сия — понят­но: какое ей дело до дру­гой стра­ны, кото­рой она к тому же пла­тит целых 2 дол­ла­ра 30 цен­тов за гек­тар зем­ли. «Допла­чи­ва­ют» фак­ти­че­ски бокей­ор­дин­ские каза­хи, когда за свой счет нани­ма­ют маши­ны для поез­док к вра­чу и поку­па­ют лекар­ства. Вопро­сы надо зада­вать казах­стан­ским вла­стям, и Нагим мно­го лет пыта­ет­ся это делать, но полу­ча­ет в ответ толь­ко справ­ки с цифрами.

По сло­вам гла­вы рай­он­ной адми­ни­стра­ции Нур­лы­бе­ка Дау­мо­ва, мест­ные вла­сти тоже не раз обра­ща­лись к рес­пуб­ли­кан­ским с прось­бой рас­торг­нуть дого­вор с Рос­си­ей. По зако­ну мне­ние жите­лей Бокей­ор­ды учи­ты­вать­ся долж­но. Но дого­вор Рос­сия и Казах­стан регу­ляр­но про­дле­ва­ют, он дей­ству­ет до 2030-го.

— Рос­сия нам отве­ча­ет, что гото­ва отдать толь­ко 700 гек­та­ров, осталь­ное всё рав­но хочет оста­вить в арен­де, — добав­ля­ет Нагим. — Наши чинов­ни­ки гово­рят, что свя­зи меж­ду поли­го­ном и болез­ня­ми в Бокей­ор­де нет.

Одна из обя­зан­но­стей соци­аль­но­го работ­ни­ка Нур­бе­ка — состав­лять и отправ­лять в рай­центр спис­ки одно­сель­чан с инва­лид­но­стью. Поэто­му он зна­ет общую картину.

— Я вижу, что чис­ло детей, родив­ших­ся с инва­лид­но­стью, у нас боль­ше, чем в дру­гих рай­о­нах, — гово­рит Нур­бек. — Пато­ло­гии раз­ные. Есть сле­пые, им дают бес­сроч­ную инва­лид­ность. Мно­го пато­ло­гий рук и ног, мно­го нев­ро­ло­ги­че­ских рас­стройств. Есть дети, родив­ши­е­ся с задерж­кой роста, таким инва­лид­но­сти не дают. Один из моих под­опеч­ных, Асыл­бек Исха­ли­ев, уже взрос­лый чело­век, рабо­та­ет, пасет скот, сам водит мото­цикл, трак­тор, он вполне дее­спо­соб­ный чело­век, толь­ко ростом с ребен­ка. И доч­ка у него роди­лась с той же болезнью.

Офи­ци­аль­но любой чинов­ник ска­жет, что вред от поли­го­на никак не дока­зан. Но есть совсем све­жий доку­мент: поста­нов­ле­ние адми­ни­стра­ции Бокей­ор­дин­ско­го рай­о­на о выпла­тах «инва­ли­дам, постра­дав­шим от послед­ствий дея­тель­но­сти поли­го­нов». Речь идет, в част­но­сти о Капу­сти­ном Яре (в доку­мен­те фигу­ри­ру­ет еще один поли­гон из тех трех, что сохра­ня­ют­ся в Казах­стане, Азгир, но он нахо­дит­ся в дру­гом рай­оне). По дан­ным бокей­ор­дин­ских вла­стей, за 9 меся­цев 2023 года (поста­нов­ле­ние дати­ро­ва­но октяб­рем) всем «постра­дав­шим от ядер­ных поли­го­нов» выпла­че­но из мест­но­го бюд­же­та 23,7 мил­ли­о­на тен­ге (48,8 тысяч евро). Так и ска­за­но: ядерных.

«Больше всего я боюсь умереть раньше своего ребенка»

Улби­ке Бура­ше­вой 29 лет, у нее уже нача­ли седеть воло­сы, а зубы выпа­ли почти все. В осталь­ном она — как ребе­нок. Улы­ба­ет­ся во весь рот, тянет руку здо­ро­вать­ся, потом устра­и­ва­ет­ся на сту­ле и слу­ша­ет, как мама, Айман, о ней рассказывает.

Айман не может отой­ти от доч­ки даже на чет­верть часа с само­го рож­де­ния девоч­ки. Диа­гноз они узна­ли, когда Улби­ке было пять лет: задерж­ка пси­хи­че­ско­го развития.

— У доч­ки свои осо­бен­но­сти, — рас­ска­зы­ва­ет Айман. — Если она что-то наде­ла, то поме­нять одеж­ду — про­бле­ма, она не хочет с ней рас­ста­вать­ся. Когда она теря­ет из поля зре­ния при­выч­ную вещь, у нее может слу­чить­ся пани­че­ская ата­ка. Она всё вре­мя дома, и я долж­на посто­ян­но быть рядом.

Это зна­чит, что рабо­тать Айман не может. Живут они за счет соб­ствен­но­го хозяй­ства и под­ра­бо­ток, кото­рые нахо­дит муж Айман.

— Вырас­ти­ли молод­няк, откор­ми­ли, осе­нью сда­ли — вот и какие-то денеж­ки, — объ­яс­ня­ет Айман. — Часть потра­ти­ли на кор­ма, на что-то еще, осталь­ное на жизнь. Газ, воду — всё при­шлось про­во­дить за свой счет. Муж не может най­ти посто­ян­ную рабо­ту в селе, а в город нам пере­ехать некуда.

Пере­ехать в город — это глав­ная меч­та Айман. Хотя бы для того, что­бы не возить Улби­ке к вра­чу в такую даль, не тра­тить столь­ко вре­ме­ни и денег на дорогу.

— Это целая про­бле­ма, — машет она рукой. — Глав­ное даже не рас­хо­ды на так­си, про­бле­ма еще и чисто физио­ло­ги­че­ская. Улби­ке нуж­ны пам­пер­сы, сама она всё это кон­тро­ли­ро­вать не может. Сво­е­го жилья у нас в горо­де нет, и мы все­гда про­си­лись к зна­ко­мым на ночев­ку. Как бы я ни мыла ее, как бы ни меня­ла пам­пер­сы, это всё рав­но дис­ком­форт, это запах.

А самое глав­ное, уве­ре­на Айман, что жизнь в горо­де мог­ла бы дать Улби­ке хоть какую-то социализацию.

— Самое тяже­лое для меня — что у доч­ки совсем нет дру­зей, — про­дол­жа­ет мама. — Она вро­де бы взрос­лая, но понят­но, что сверст­ни­ки с ней общать­ся не хотят. И, конеч­но, дети не могут с ней играть. А в горо­де совсем дру­гие воз­мож­но­сти: там есть кор­рек­ци­он­ные клас­сы, где Улби­ке мог­ла бы учить­ся и полу­чать какие-то соци­аль­ные навы­ки, там есть мас­саж, мож­но решить мно­же­ство дру­гих вопро­сов. В горо­де есть лого­пед. Улби­ке ведь пони­ма­ет, что ей гово­рят, и ее рече­вые навы­ки навер­ня­ка мож­но было бы раз­вить. Мне бы так хоте­лось, что­бы доч­ка хоть сколь­ко-то пожи­ла по-человечески.

Поми­мо «поли­гон­ных», Айман полу­ча­ет за Улби­ке пен­сию по инва­лид­но­сти, 89 тысяч тен­ге (184 евро). Но все эти день­ги ухо­дят на лекарства.

— Как-то я реши­ла их откла­ды­вать, что­бы повез­ти доч­ку на мас­саж, — груст­но улы­ба­ет­ся жен­щи­на. — Поду­ма­ла, что нако­пим, сни­мем квар­ти­ру в горо­де, будем ходить на про­це­ду­ры. Но выяс­ни­лось, что самый деше­вый мас­саж — 15 тысяч тен­ге за один сеанс.

В том, что болезнь доче­ри свя­за­на с рос­сий­ским поли­го­ном, Айман не сомне­ва­ет­ся. Но ни вре­ме­ни, ни сил, ни денег на то, что­бы что-то дока­зы­вать и за что-то бороть­ся, у нее нет.

— Да и кому дока­зы­вать? — усме­ха­ет­ся Айман. — России?

От казах­стан­ских вла­стей ей уда­лось добить­ся одно­го: восемь лет назад, в 2016‑м, их семью поста­ви­ли в оче­редь на полу­че­ние жилья в Ураль­ске. Тогда им при­сво­и­ли номер «16 тысяч какой-то». В кон­це 2023 года выяс­ни­лось, что они при­бли­жа­ют­ся к трех­ты­сяч­но­му. Теперь Айман дума­ет, что ее Улби­ке может про­сто не дожить до нор­маль­ных условий.

— Боль­ше все­го я боюсь уме­реть рань­ше сво­е­го ребен­ка, — опус­ка­ет гла­за Айман. — Толь­ко я пони­маю, что гово­рит Улби­ке, толь­ко я могу ее одеть, помыть, успо­ко­ить. Умру — поза­бо­тить­ся о ней будет неко­му. Сей­час мне пять­де­сят. За мою жизнь мне при­шлось про­пу­стить через свои руки трех инва­ли­дов. Сна­ча­ла я уха­жи­ва­ла за све­кро­вью с демен­ци­ей и за бра­том мужа, кото­рый был сле­пым от рож­де­ния и умер от рака. С Улби­ке сижу уже 29 лет. Поэто­му я нико­гда не рабо­та­ла, и пен­сия у меня будет мик­ро­ско­пи­че­ская. Что мы будем делать, когда не смо­жем вести хозяй­ство, не знаю. В буду­щем меня не ждет ниче­го хорошего.

«Мы можем только жить с этим знанием»

Когда рос­сий­ские воен­ные испы­ты­ва­ют оче­ред­ную раке­ту, каза­хов об этом никто не пре­ду­пре­жда­ет. Но о каж­дом взры­ве в Бокей­ор­де зна­ют. В Урде зна­ко­мый гро­хот слы­шат как мини­мум два­жды в месяц. Но есть вещи и пострашнее.

— Пери­о­ди­че­ски воен­ные сбра­сы­ва­ют в сте­пи топ­ли­во, — рас­ска­зы­ва­ет Нагим. — И тогда ядо­ви­тый запах чув­ству­ет­ся даже в двух­стах кило­мет­рах от нас, в сосед­нем рай­оне. Как-то я начал обзва­ни­вать наши вла­сти, а те вышли на рос­сий­ских воен­ных. Воен­ные при­е­ха­ли и ска­за­ли, что по дого­во­ру с Казах­ста­ном име­ют пра­во сбра­сы­вать, их топ­ли­во — это не какие-то отрав­ля­ю­щие вещества.

Еще одно послед­ствие сосед­ства с поли­го­ном — посто­ян­ные степ­ные пожа­ры. Тушить их по дого­во­ру долж­ны рос­сий­ские воен­ные, но даже если они вдруг про­явят рве­ние, то к их при­ез­ду гореть будет уже весь район.

— Поэто­му мы сами тушим, у меня есть свои тех­но­ло­гии, — про­дол­жа­ет Нагим. — По направ­ле­нию вет­ра я вижу, куда идет огонь, объ­ез­жаю его и пус­каю навстре­чу дру­гой огонь. И два пожа­ра тушат друг дру­га. Что вы гово­ри­те? Вер­то­лет? Да кто ж его сюда при­шлет! Если я позво­ню, мне ска­жут: туши сам.

По дан­ным рай­он­ной адми­ни­стра­ции, в 2023 году в Бокей­ор­де про­изо­шло 16 пожа­ров, свя­зан­ных с паде­ни­я­ми ракет. Это толь­ко то, что посчи­та­ли офи­ци­аль­но. У одно­го фер­ме­ра в огне погиб­ли тыся­ча овец, у дру­го­го сго­рел трак­тор. Воз­ме­стить им ущерб некому

Нур­лы тоже роди­лась в Урде, недав­но ей испол­ни­лось десять лет. Кра­си­вая и очень серьез­ная дев­чон­ка с длин­ны­ми воло­са­ми, убран­ны­ми в кон­ский хвост, сидит рядом с мамой на подуш­ках, бро­шен­ных на пол, так при­ня­то в казах­ских селах. Недав­но Нур­лы чита­ла сти­хи на рай­он­ном кон­кур­се и побе­ди­ла. Я про­шу ее и мне тоже почи­тать. Она улы­ба­ет­ся и с удо­воль­стви­ем чита­ет на казах­ском, не вста­вая с поду­шек. Нур­лы стра­да­ет дет­ским цере­браль­ным пара­ли­чом, ей труд­но дви­гать­ся, а в осталь­ном она смыш­ле­ный и актив­ный ребе­нок. До вто­ро­го клас­са она учи­лась дома, но рай­он пере­стал финан­си­ро­вать эту про­грам­му, и Нур­лы пошла в обыч­ную школу.

— Пер­вое вре­мя было труд­но, — при­зна­ет­ся она. — В клас­се не хоте­ли со мной общать­ся, на пере­ме­нах я была одна. Потом все при­вык­ли и ста­ло нор­маль­но. Теперь у меня есть подру­ги. И теперь мне в шко­ле даже луч­ше, чем дома.

О том, что Нур­лы нико­гда не ста­нет обыч­ным здо­ро­вым ребен­ком, ее мама Арай­лым узна­ла, когда доч­ке испол­нил­ся год. У девоч­ки были судо­ро­ги, но объ­яс­не­ний вра­чи не нахо­ди­ли. Потом поста­ви­ли диа­гноз ДЦП.

— Каж­дые пол­го­да мы долж­ны ездить в город, что­бы полу­чить новые назна­че­ния, лекар­ства и всё осталь­ное, — гово­рит Арай­лым. — Ездим за свой счет на так­си. Ста­ра­ем­ся подо­брать день, что­бы были попут­чи­ки, что­бы за всю маши­ну не пла­тить. Попут­чи­ки почти все­гда есть, по-дру­го­му нико­му не добрать­ся в город, но всё рав­но для нас это доро­го. Когда мы в послед­ний раз были у вра­ча, нас пре­ду­пре­ди­ли, что инва­лид­ность через год сни­мут. Поче­му — никак не объ­яс­ни­ли. Полу­ча­ет­ся, что мы лишим­ся посо­бия, а это хоть какая-то при­бав­ка на поезд­ки в город и на лечение.

Арай­лым нико­гда не заду­мы­ва­лась о том, что­бы тре­бо­вать у госу­дар­ства каких-то ком­пен­са­ций. Хотя она не сомне­ва­ет­ся, что болезнь доч­ки свя­за­на с рос­сий­ским полигоном.

— Я выяс­ня­ла, из-за чего воз­ни­ка­ет эта болезнь у детей, и ника­ких дру­гих при­чин, кро­ме рос­сий­ско­го поли­го­на, не вижу, — уве­ре­на Арай­лым. — Но даже прой­ти какое-то обсле­до­ва­ние нам никто нико­гда не пред­ла­гал. Поэто­му всё, что я могу, — толь­ко знать о том, что вино­ват поли­гон, и жить с этим знанием.

Источ­ник: Новая газе­та Европа