О диссидентах, стукачах и конспирации

Чем отли­ча­ет­ся дис­си­дент­ство от демо­кра­ти­че­ско­го дви­же­ния в СССР, как оно зарож­да­лось в годы так назы­ва­е­мой хру­щев­ской отте­пе­ли, чем зани­ма­лись его акти­ви­сты и как ухо­ди­ли от слеж­ки КГБ СССР, рас­ска­зал в интер­вью M.colta.ru вете­ран и исто­рик дви­же­ния Сер­гей Григорьянц. 

…Сер­гей Ива­но­вич Гри­го­рьянц (род. 12 мая 1941 г., Киев) — жур­на­лист, лите­ра­ту­ро­вед, кол­лек­ци­о­нер. В 1975—1981 годах и в 1983—1987 годах нахо­дил­ся в заклю­че­нии за анти­со­вет­скую дея­тель­ность. В 1983 году — редак­тор сам­из­дат­ско­го пра­во­за­щит­но­го бюл­ле­те­ня «В», в 1987—1990 годах — глав­ный редак­тор неза­ви­си­мо­го жур­на­ла «Глас­ность». В 1990‑е годы — пред­се­да­тель пра­во­за­щит­но­го фон­да «Глас­ность». Живет в Москве.

- Какие из про­тестных акций, дви­же­ний совет­ско­го вре­ме­ни счи­тать отно­ся­щи­ми­ся к дис­си­дент­ству, а какие, с вашей точ­ки зре­ния, нет?

- Это вопрос слег­ка не по адре­су. Уже мно­го лет и по лич­но­му инте­ре­су, и для книг и ста­тей, кото­рые я пишу, я отве­чаю в том чис­ле и на этот вопрос, но как иссле­до­ва­тель, а не как дей­ству­ю­щее лицо с пер­вых лет появ­ле­ния дис­си­дент­ско­го дви­же­ния в Совет­ском Сою­зе. И вооб­ще, не очень мне нра­вит­ся тер­мин «дис­си­дент­ство». Мне кажет­ся, что гораз­до более точ­ным явля­ет­ся тер­мин, кото­рый при­ме­нял Андрей Амаль­рик и потом Сер­гей Сол­да­тов — вот лежит эта его кни­жеч­ка 1970 года, «Про­грам­ма Демо­кра­ти­че­ско­го дви­же­ния Совет­ско­го Сою­за». А то, что мы назы­ва­ем дис­си­дент­ским дви­же­ни­ем в Рос­сии, — это какая-то гораз­до более узкая его часть, огра­ни­чен­ная во вре­ме­ни и в чис­ле лиц. Тогда как демо­кра­ти­че­ское дви­же­ние — явле­ние, реаль­но суще­ство­вав­шее. Впро­чем, как и дис­си­дент­ство, кото­рое явля­ет­ся его частью.

К сожа­ле­нию, ни одним из извест­ных мне исто­ри­ков или участ­ни­ков дис­си­дент­ско­го дви­же­ния не осо­зна­ет­ся, что оно нахо­ди­лось в пря­мой зави­си­мо­сти от поло­же­ния в Крем­ле. Но посколь­ку, как гово­рил Чер­чилль, в Крем­ле все игра­ют под ков­ром, то никто из дис­си­ден­тов это­го как сле­ду­ет не понимал.

- Вы счи­та­е­те, что демо­кра­ти­че­ское дви­же­ние в Рос­сии, частью кото­ро­го было дис­си­дент­ство, кон­сти­ту­и­ро­ва­лось исклю­чи­тель­но как про­ек­ция внут­ри­по­ли­ти­че­ских изме­не­ний во власти?

- Нет-нет. Это в том чис­ле быва­ло и так, но часто быва­ло и гораз­до слож­нее, и сей­час я гово­рю о дру­гом. Я гово­рю про­сто о том, что само по себе поло­же­ние демо­кра­ти­че­ско­го дви­же­ния, то пре­сле­до­ва­ние, кото­ро­му оно под­вер­га­лось или не под­вер­га­лось в опре­де­лен­ные пери­о­ды (и это тоже очень любо­пыт­но про­сле­дить), на самом деле были свя­за­ны с вполне опре­де­лен­ны­ми серьез­ны­ми поли­ти­че­ски­ми пере­ме­на­ми, кото­рые про­ис­хо­ди­ли в управ­ле­нии Совет­ским Союзом.

- Как вы дати­ру­е­те широ­кое демо­кра­ти­че­ское дви­же­ние в Рос­сии, какие хро­но­ло­ги­че­ские гра­ни­цы ставите?

- Срав­ни­тель­но широ­кое демо­кра­ти­че­ское дви­же­ние начи­на­ет­ся с 1957 года как след­ствие вен­гер­ско­го вос­ста­ния 1956 года, кото­рое, на самом деле, вызва­ло бес­ко­неч­но бóль­шую реак­цию в СССР, чем, ска­жем, гораз­до более извест­ные собы­тия в Чехо­сло­ва­кии в 1968 году. До это­го — во вто­рой поло­вине 30‑х годов, в соро­ко­вые и пер­вой поло­вине пяти­де­ся­тых, конеч­но, извест­ны реаль­ные оппо­зи­ци­он­ные поли­ти­че­ские груп­пы, школь­ные и сту­ден­че­ские, две из них (в одной был юный гени­аль­ный физик Лан­дау) перед вой­ной выдал извест­ный поэт Павел Коган — про­фес­си­о­наль­ный осве­до­ми­тель НКВД. Но, по-види­мо­му, групп этих до Буда­пешт­ско­го вос­ста­ния было немно­го. Неор­га­ни­зо­ван­ные, но очень мно­го­чис­лен­ные выступ­ле­ния в под­держ­ку борю­щих­ся за сво­бо­ду вен­гров ста­ли в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни пря­мым резуль­та­том атмо­сфе­ры обнов­ле­ния и радост­но­го ожи­да­ния пере­мен, царив­ше­го в СССР с 1954—1955 годов.

- Вы были сви­де­те­лем про­тестных настро­е­ний или под­поль­ной актив­но­сти, вызван­ных 1956 годом?

- Нет. Я не мог быть сви­де­те­лем, точ­нее, дей­ствен­ным участ­ни­ком этой актив­но­сти — мне было 15 лет, но я при­леж­но поку­пал юго­слав­скую газе­ту «Бор­ба», кото­рая ста­ла огра­ни­чен­но доступ­на в СССР, и пытал­ся что-то понять в серб­ских сообщениях.

- Но вы зна­ли людей, кото­рые в этом участвовали?

- Да, конеч­но, знал. Когда я был аре­сто­ван в 1975 году, я ока­зал­ся в одной каме­ре (№ 129) в «Мат­рос­ской тишине», ска­жем, с Юрой Ано­хи­ным, поэтом, кото­рый учил­ся на несколь­ко лет рань­ше меня на факуль­те­те жур­на­ли­сти­ки МГУ и в нача­ле 1957 года на ком­со­моль­ском собра­нии читал там сти­хи «Мадь­я­ры, мадь­я­ры, вы бра­тья мои, я с вами — ваш рус­ский брат…» — что-то такое. И полу­чил за это бла­го­по­луч­но, по-мое­му, пять лет. У меня это был пер­вый арест, а у Юры — уже второй.

- Он из тех людей, кото­рые при­шли в демо­кра­ти­че­ское дви­же­ние в 1957 году, с само­го начала?

- Это не было дви­же­ни­ем. Это была демо­кра­ти­че­ская актив­ность, но она была очень дей­ствен­ной, очень соот­вет­ству­ю­щей духу вре­ме­ни. Это были отдель­ные люди, кото­рые под­ни­ма­ли лозун­ги в защи­ту Вен­грии на пер­во­май­ских демон­стра­ци­ях и шли с эти­ми лозун­га­ми. Были люди, кото­рые высту­па­ли на собра­ни­ях в защи­ту Вен­грии. Сохра­ни­лись и резо­лю­ции собра­ний в защи­ту Венгрии.

В общем, даже по мате­ри­а­лам совет­ских архи­вов, отча­сти опуб­ли­ко­ван­ным, а не толь­ко по мое­му зна­ком­ству с Юрой Ано­хи­ным вид­но, насколь­ко это было мощ­ное дви­же­ние, заста­вив­шее Хру­ще­ва нена­дол­го пре­кра­тить сокра­ще­ние КГБ и МВД и даже высту­пить с рядом тре­бо­ва­ний об уси­ле­нии идео­ло­ги­че­ской рабо­ты и уси­ле­нии уго­лов­ной ответ­ствен­но­сти за подоб­ные выступления.

Напри­мер, Вла­ди­мир Мура­вьев, более извест­ный сего­дня как друг Вене­дик­та Еро­фе­е­ва, не слу­чай­но вспо­ми­нал, как орга­ни­зо­ва­лась тогда их груп­па, как и груп­па Льва Крас­но­пев­це­ва, тоже в уни­вер­си­те­те, но они не зна­ли друг дру­га (но ведь было и мно­го дру­гих, осо­бен­но в Ленин­гра­де!) — и все они были детьми вен­гер­ских собы­тий. Что осо­бен­но любо­пыт­но, Мура­вьев гово­рит о сво­ей груп­пе, чис­лен­ность кото­рой даже ему неиз­вест­на бла­го­да­ря изна­чаль­но вве­ден­ной кон­спи­ра­ции, но рас­по­ла­гав­шей доволь­но боль­шим запа­сом ору­жия! При этом ни Мура­вьев, ни исто­ри­ки, упо­ми­на­ю­щие демо­кра­ти­че­ское дви­же­ние или пишу­щие о нем, не пони­ма­ют, в какой свя­зи оно нахо­ди­лось с пере­ме­на­ми в Совет­ском Союзе.

Никто не ана­ли­зи­ру­ет дей­стви­тель­ной роли Хру­ще­ва. Ведь к тому вре­ме­ни, за 40 лет совет­ской вла­сти и ее пре­ступ­ле­ний, рус­ским наро­дом (и в первую оче­редь рус­ской интел­ли­ген­ци­ей) было проч­но усво­е­но, что нико­му из «них» верить нель­зя, что все они бан­ди­ты, и поэто­му те дей­ствия, кото­рые про­из­во­дил Хру­щев, даже тогда, когда они не были сек­рет­ны­ми, даже когда о них писа­ли, никем не вос­при­ни­ма­лись как нечто важ­ное, реаль­ное, меня­ю­щее суть совет­ско­го режи­ма. Меж­ду тем имен­но годы прав­ле­ния Хру­ще­ва были един­ствен­ным за сто лет, вот пря­мо до нынеш­не­го года, вре­ме­нем в исто­рии Рос­сии, когда КГБ не управ­лял стра­ной, про­сто не имел отно­ше­ния к управ­ле­нию. Все уже дав­но забы­ли, что пред­се­да­тель КГБ Семи­част­ный… как вы дума­е­те, какое он имел отно­ше­ние к партии?

- Был кан­ди­да­том в чле­ны Политбюро?

- Он был кан­ди­да­том в чле­ны ЦК! Он даже в ЦК не имел пра­ва голо­са! Кан­ди­да­том в чле­ны Полит­бю­ро, а потом и чле­ном Полит­бю­ро стал Андро­пов, но это совсем дру­гой этап рус­ской истории.

- Вы хоти­те ска­зать, что есть пря­мая связь меж­ду ослаб­ле­ни­ем вли­я­ния КГБ и воз­ник­но­ве­ни­ем демо­кра­ти­че­ско­го движения?

- Да, конеч­но, но нель­зя все сво­дить к это­му. Это были созна­тель­ные дей­ствия Хру­ще­ва. Это не было доб­ро­воль­ное жела­ние КГБ. Хру­щев, с одной сто­ро­ны, поста­вил во гла­ве КГБ сво­е­го чело­ве­ка и бес­спор­но­го пре­ступ­ни­ка, гене­ра­ла Серо­ва, но, с дру­гой сто­ро­ны, уже в 1954 году было уни­что­же­но 4‑е управ­ле­ние, кото­рое зани­ма­лось интел­ли­ген­ци­ей. Потом оно опять было вос­ста­нов­ле­но как 5‑е управ­ле­ние, уже при Андро­по­ве. Была в десят­ки раз сокра­ще­на аген­ту­ра и в КГБ, и в МВД. А ведь до Хру­ще­ва, ска­жем, толь­ко МВД пола­га­лось иметь сво­е­го осве­до­ми­те­ля на каж­дой лест­нич­ной пло­щад­ке в каж­дом доме. Не в подъ­ез­де, а на каж­дой площадке!

Боль­ше того, была опуб­ли­ко­ва­на ста­тья не где-нибудь, а в газе­те «Прав­да», где доволь­но внят­но объ­яс­ня­лось, что не надо писать доно­сы и что они не будут рас­смат­ри­вать­ся. То есть это была про­грам­ма, изло­жен­ная Хру­ще­вым на рас­ши­рен­ном засе­да­нии в КГБ еще в 1953 году, о совер­шен­ном изме­не­нии роли спец­служб в жиз­ни страны.

Когда мы гово­ри­ли о вен­гер­ских собы­ти­ях, я упо­мя­нул о воору­жен­ной груп­пе Мура­вье­ва, в кото­рой Мура­вьев не был руко­во­ди­те­лем, и я вам ска­зал, что он был очень наи­вен, он не пони­мал, что все это мог­ло суще­ство­вать толь­ко в отсут­ствие слеж­ки. Конеч­но, аре­сты про­из­во­ди­лись, но это были аре­сты людей, кото­рые выхо­ди­ли на демон­стра­ции с лозун­гом «Долой окку­пан­тов из Вен­грии!» или, как Крас­но­пев­цев, устра­и­ва­ли соот­вет­ству­ю­щие собра­ния в университете.

К 1957 году вся систе­ма слеж­ки в совет­ском обще­стве была совер­шен­но уни­что­же­на. Нача­лись тури­сти­че­ские поезд­ки совет­ских людей за гра­ни­цу, мно­же­ства ино­стран­цев — в СССР. Появил­ся Мос­ков­ский кино­фе­сти­валь, кон­курс име­ни Чай­ков­ско­го. Совет­ский Союз ста­но­вил­ся все более откры­той стра­ной. Это было очень суще­ствен­но, но это­го никто не понимает.

Мура­вьев и дру­гие чле­ны его груп­пы необы­чай­но гор­дят­ся тем, что им не были близ­ки эсе­ры, но они изу­ча­ли рабо­ты наро­до­воль­цев, выстра­и­ва­ли свою орга­ни­за­цию в пятер­ки с необы­чай­ной систе­мой кон­спи­ра­ции, что толь­ко поэто­му, конеч­но, их никто не нашел. Но при этом они отда­ва­ли поло­ви­ну сво­ей зар­пла­ты, ску­па­ли ору­жие, и об этом зна­ли все родственники!

Ска­жем, я в 1982 году, уже не в хру­щев­ское вре­мя, когда 4‑е управ­ле­ние КГБ, зани­мав­ше­е­ся интел­ли­ген­ци­ей и сра­зу же уни­что­жен­ное Серо­вым, было уже вос­ста­нов­ле­но Андро­по­вым под име­нем Пято­го управ­ле­ния, начав редак­ти­ро­вать бюл­ле­тень «В», тоже ввел систе­му кон­спи­ра­ции, но у меня иллю­зий ника­ких не было, я пони­мал, что рано или позд­но нас раскроют.

Я про­сто хотел, что­бы этот послед­ний источ­ник инфор­ма­ции, сме­нив­ший «Хро­ни­ку теку­щих собы­тий», кото­рая уже не выхо­ди­ла, сме­нив­ший доку­мен­ты Хель­синк­ской груп­пы, един­ствен­ное, что оста­ва­лось в нача­ле 1980‑х, про­су­ще­ство­вал как мож­но доль­ше. Но я пони­мал, что во враж­деб­ной сре­де с таким коли­че­ством сту­ка­чей рас­кры­тие неиз­беж­но. Хотя мы ору­жие не поку­па­ли (сме­ет­ся).

А вот груп­па Мура­вье­ва в уни­вер­си­те­те, моло­дые люди, кото­рые пере­во­ди­ли запад­ные книж­ки, рас­про­стра­ня­ли их, еще что-то такое дела­ли, зани­ма­лись само­об­ра­зо­ва­ни­ем, но при этом обду­мы­ва­ли вопро­сы о взры­ве рай­ко­мов, — конеч­но, они мог­ли суще­ство­вать толь­ко при изме­нив­шем­ся поло­же­нии в стране.

Из-за того что архи­вы по этой теме засек­ре­че­ны еще на 30 лет, совер­шен­но неиз­вест­ной фигу­рой оста­ет­ся Шелепин.

- «Желез­ный Шурик».

- Да. Кото­рый был доста­точ­но агрес­сив­ным чело­ве­ком, у него были дале­ко иду­щие пла­ны. Суще­ство­вал так назы­ва­е­мый план Шеле­пи­на. В Совет­ском Сою­зе дол­жен был появить­ся либе­раль­ный лидер, кото­рый будет при­ем­лем для всей Евро­пы, а Евро­па будет с помо­щью КГБ, с помо­щью остат­ков Комин­тер­на, с помо­щью, как было ска­за­но в доку­мен­те, «воз­рос­шей актив­но­сти совет­ской, в том чис­ле рели­ги­оз­ной, обще­ствен­но­сти» по свя­зям с загра­ни­цей обра­ба­ты­вать­ся поти­хонь­ку. С одной сто­ро­ны, Совет­ский Союз ста­нет более при­ем­лем для Запа­да, с дру­гой сто­ро­ны, Запад ста­нет гораз­до бли­же к Совет­ско­му Сою­зу, и в ито­ге Евро­па будет еди­ной от Атлан­ти­ки до Урала.

С этим пла­ном было свя­за­но очень мно­го раз­но­об­раз­ных про­ек­тов. Это соот­вет­ство­ва­ло общей идее, имен­но поэто­му и с этой целью Шеле­пин стал 25 декаб­ря 1958 г. пред­се­да­те­лем КГБ. Имен­но это­му была посвя­ще­на встре­ча Шеле­пи­на с Хру­ще­вым, Бреж­не­вым и Нико­ла­ем Миро­но­вым, тогда началь­ни­ком КГБ Ленин­град­ской обла­сти, кото­рый потом стал началь­ни­ком адми­ни­стра­тив­но­го управ­ле­ния ЦК КПСС, то есть заве­ду­ю­щим все­ми сило­вы­ми струк­ту­ра­ми. Это вполне соот­вет­ство­ва­ло пла­нам Хру­ще­ва и Сус­ло­ва, кото­рый им актив­но помо­гал. Вооб­ще Сус­ло­ва силь­но недо­оце­ни­ва­ют. На мой взгляд, он явля­ет­ся одним из наи­бо­лее при­лич­ных людей сре­ди всей этой шай­ки пре­ступ­ни­ков, тоже пре­ступ­ни­ком, но хотя бы не всю свою жизнь. Так про­дол­жа­лось несколь­ко лет с пере­мен­ным успехом.

Дру­гое дело, что это не вполне соот­вет­ство­ва­ло пла­нам мар­ша­лов, кото­рые гото­ви­ли вой­ну, то есть суще­ство­ва­ла борь­ба внут­ри Крем­ля. В зави­си­мо­сти от борь­бы внут­ри Крем­ля и про­ис­хо­ди­ли те или иные, в том чис­ле демо­кра­ти­че­ские, изме­не­ния в стране. Под­поль­ные груп­пы вре­ме­ни прав­ле­ния Хру­ще­ва (боль­шей частью — неоком­му­ни­сти­че­ские), так же как пер­вые пост­хру­щев­ские выступ­ле­ния, с кото­ры­ми пря­мо свя­зы­ва­ют зарож­де­ние дис­си­дент­ско­го дви­же­ния (митин­ги СМО­Г’и­стов на Пуш­кин­ской пло­ща­ди в 1965 и 1966 годах, под­пи­сант­ские кам­па­нии в защи­ту Синяв­ско­го и Дани­э­ля и глав­ным обра­зом Галан­с­ко­ва, Гин­збур­га, Лаш­ко­вой и Доб­ро­воль­ско­го, пикет «За нашу и вашу сво­бо­ду» на Крас­ной пло­ща­ди в под­держ­ку «Праж­ской вес­ны» и с про­те­стом про­тив окку­па­ции), — все име­ли очень раз­но­об­раз­ные и слож­ные исход­ные дан­ные; частью я пишу об этом в ста­тье «Четы­ре мас­ки Андрея Синяв­ско­го», частью у меня это в дру­гих гла­вах неопуб­ли­ко­ван­ной кни­ги «Пол­ве­ка совет­ской пере­строй­ки», и пере­ска­зы­вать все это дол­го и здесь не место.

Глав­ное в дру­гом: преж­де все­го, все они име­ли раз­лич­ных и еще не объ­еди­нен­ных, неиз­вест­ных друг дру­гу участ­ни­ков, но всех их, несколь­ко огруб­ляя, мож­но назвать вырос­ши­ми из жур­на­ла «Новый мир» и ряда дру­гих пуб­ли­ка­ций, а на самом деле — дей­ствий хру­щев­ско­го руко­вод­ства. Ска­жем, «Тер­кин на том све­те» Твар­дов­ско­го, опуб­ли­ко­ван­ный в «Изве­сти­ях», до это­го был запре­щен, рас­про­стра­нял­ся в сам­из­да­те, печа­тал­ся за рубе­жом в анти­со­вет­ских изданиях.

Осто­рож­ный Сол­же­ни­цын в сам­из­дат ниче­го не давал, но обще­ствен­ное зна­че­ние пуб­ли­ка­ции «Ива­на Дени­со­ви­ча» в «Новом мире» ока­за­лось гораз­до зна­чи­тель­нее, чем гени­аль­ных «Колым­ских рас­ска­зов» Шала­мо­ва в сам­из­да­те. А была еще ста­тья Лена Кар­пин­ско­го и Федо­ра Бур­лац­ко­го «На пути к пре­мье­ре» в «Ком­со­моль­ской прав­де» в 1967 году и мно­гие дру­гие пуб­ли­ка­ции в офи­ци­аль­ной совет­ской печа­ти, кото­рые еще нель­зя было отде­лить от демо­кра­ти­че­ско­го дви­же­ния в стране.

Все изме­ни­лось, опять несколь­ко огруб­ляя, с при­хо­дом в 1967 году Андро­по­ва в КГБ, когда либе­раль­но-демо­кра­ти­че­ские пуб­ли­ка­ции в совет­ской печа­ти ощу­ти­мо сме­ни­лись все более мас­со­вы­ми аре­ста­ми и нача­лом изда­ния «Хро­ни­ки теку­щих собы­тий», созда­ни­ем Ини­ци­а­тив­но­го коми­те­та по защи­те прав чело­ве­ка у Пет­ра Яки­ра и Коми­те­та по пра­вам чело­ве­ка, а глав­ное — все более систе­ма­ти­че­ски­ми и на раз­ные темы пресс-кон­фе­рен­ци­я­ми Андрея Дмит­ри­е­ви­ча Саха­ро­ва. Когда к это­му в 1974 году при­ба­вил­ся и Обще­ствен­ный фонд помо­щи полит­за­клю­чен­ным Алек­сандра Сол­же­ни­цы­на, объ­еди­не­ние и фор­ми­ро­ва­ние дис­си­дент­ско­го дви­же­ния мож­но было счи­тать завер­шен­ным, и оно уже пря­мо про­ти­во­сто­я­ло кара­тель­ной поли­ти­ке власти.

- Ваш при­ход в демо­кра­ти­че­ское дви­же­ние отно­сит­ся, насколь­ко я пони­маю, ко вто­рой поло­вине 60‑х годов, к пери­о­ду уже­сто­че­ния внут­рен­ней политики?

- Труд­но ска­зать. С одной сто­ро­ны, уже с 1963 года, то есть в срав­ни­тель­но либе­раль­ное вре­мя, в уни­вер­си­те­те я начал про­во­дить «Вече­ра забы­той поэ­зии». На самом деле это были вече­ра рас­стре­лян­ных поэтов. Анна Андре­ев­на Ахма­то­ва дол­го меня рас­спра­ши­ва­ла, как про­ис­хо­дят эти вече­ра, я рас­ска­зал, и потом она ска­за­ла: «Нет, так вер­нуть­ся в Мос­ков­ский уни­вер­си­тет я не могу». Саша Моро­зов гово­рил о Ман­дель­шта­ме, целые вече­ра были посвя­ще­ны Олей­ни­ко­ву, Харм­су, Ива­ну Пуль­ки­ну и так далее.

Меня, прав­да, пере­ве­ли на заоч­ное, но, в общем, по срав­не­нию с после­ду­ю­щи­ми вся­ки­ми репрес­си­я­ми это было мало­зна­чи­тель­но. Это еще было вре­мя, когда легаль­ная, но соот­вет­ству­ю­щая тво­им пред­став­ле­ни­ям — сво­бод­но­го чело­ве­ка в несво­бод­ной стране — дея­тель­ность с каки­ми-то огра­ни­че­ни­я­ми, конеч­но, но все-таки была возможна.

- А в какой момент про­ис­хо­дит — у вас и вооб­ще в обще­ствен­ном дви­же­нии — пере­ход от дея­тель­но­сти по реа­би­ли­та­ции забы­той куль­ту­ры к поли­ти­че­ско­му движению?

- Лич­но у меня это было абсо­лют­но вынуж­ден­но. С одной сто­ро­ны, на этих вече­рах посто­ян­ны­ми посе­ти­те­ля­ми были Вар­лам Тихо­но­вич Шала­мов, Синяв­ский, еще кто-то, с кем я был про­сто дру­жен. С дру­гой сто­ро­ны, суще­ствен­ным моим недо­стат­ком, явно про­явив­шим­ся в 1980—1990‑е годы, было пол­ное тогда отсут­ствие поли­ти­че­ских и вооб­ще орга­ни­за­ци­он­ных амби­ций. Что, на самом деле, чело­ве­ку, кото­рый заме­шан в поли­ти­ке, совер­шен­но необ­хо­ди­мо, у него долж­ны быть лич­ные цели. У меня ника­ких лич­ных целей нико­гда не было.

- Свой­ствен­но ли это все­му движению?

- Кому-то это было свой­ствен­но, кому-то не свой­ствен­но, это отдель­ный вопрос. Для меня это про­изо­шло авто­ма­ти­че­ски, меня про­сто аре­сто­ва­ли. При­чем аре­сто­ва­ли опять-таки не за дело, если гово­рить серьез­но, а лишь пото­му, что два года меня уго­ва­ри­ва­ли сотруд­ни­чать с КГБ, не мог­ли уго­во­рить и реши­ли пуг­нуть. Они совер­шен­но не соби­ра­лись меня сажать в 1975 году. Их про­сто очень инте­ре­со­ва­ли мои род­ствен­ни­ки за гра­ни­цей, дру­зья и зна­ко­мые, сре­ди них были извест­ные люди, с кото­ры­ми я пере­пи­сы­вал­ся. Нина Бер­бе­ро­ва, Алек­сандр Сион­ский (из НТС и «Рус­ской мыс­ли»), Ната­лья Код­рян­ская, все наслед­ни­ки Реми­зо­ва и мно­гие дру­гие. Но в СССР их инте­ре­со­ва­ли, ска­жем, Вик­тор Некра­сов, Вла­ди­мир Мак­си­мов, Ната­ша Гор­ба­нев­ская, в общем, мас­са моих зна­ко­мых. А с дру­гой сто­ро­ны, им каза­лось, что чело­век, кото­рый зани­ма­ет­ся рус­ской эми­гра­ци­ей, про­сто обя­зан с ними сотрудничать.

- А вы зани­ма­лись лите­ра­тур­ной эмиграцией?

- Да, я око­ло сот­ни ста­тей напе­ча­тал в «Лите­ра­тур­ной энцик­ло­пе­дии»: о Мереж­ков­ском, о Мин­ском и так далее. К тому же у меня была тогда такая само­за­щит­ная идея, что поли­ти­ка все­гда вред­на лите­ра­ту­ре, что ниче­го, кро­ме пако­сти, она не при­вно­сит. Чер­ны­шев­ский, затра­вив­ший Слу­чев­ско­го, и так далее… К сожа­ле­нию, на мне под­твер­ди­лась пого­вор­ка, что если ты сам не зани­ма­ешь­ся поли­ти­кой, она зай­мет­ся тобой.

- Мож­но ли ска­зать, что дей­ствия КГБ по отно­ше­нию к вам вас же и радикализовали?

- Да, конеч­но, бес­спор­но, на все сто про­цен­тов. Они мне пока­за­ли, что я был не прав, что на самом деле надо было что-то делать, что моя лич­но совер­шен­но сво­бод­ная, но поли­ти­че­ски пас­сив­ная пози­ция была совер­шен­но не вер­на. Боль­ше того, у меня после аре­ста была боль­шая оби­да, впро­чем, на само­го себя, что меня аре­сто­ва­ли, в общем, ни за что.

- И чем кон­чил­ся ваш пер­вый арест?

- Тем, что я про­си­дел пять лет от звон­ка до звон­ка. Меня все пять лет уго­ва­ри­ва­ли, мать уго­ва­ри­ва­ли и пуга­ли, из послед­них трех лет я боль­ше поло­ви­ны про­вел в кар­це­рах и голо­дов­ках. И когда я вышел, я уже точ­но пони­мал, что я был не прав: необ­хо­ди­мо что-то делать более решительное.

- Вы сади­лись в одной обста­нов­ке: вес­ной 1974 года пуб­лич­но назва­ла себя редак­ция «Хро­ни­ки теку­щих собы­тий», по все­му миру побед­но идут пере­во­ды «Архи­пе­ла­га ГУЛАГ», нако­нец, 1975 год — год Нобе­лев­ской пре­мии мира ака­де­ми­ку Саха­ро­ву. А вышли вы в 1980‑м, в иной реаль­но­сти: Саха­ров выслан в Горь­кий, нача­та афган­ская аван­тю­ра, репрес­сии почти доби­ли «Хро­ни­ку». Какой вы уви­де­ли Моск­ву, в кото­рую вернулись?

- На чело­ве­че­ском уровне помо­щью моим род­ным, детям зани­мал­ся от Сол­же­ни­цын­ско­го фон­да Юра Шиха­но­вич; то, что при этом Юра редак­ти­ру­ет «Хро­ни­ку», я знал, и в пер­вый же день после мое­го осво­бож­де­ния я пошел его про­во­жать и ска­зал, что хочу помо­гать «Хро­ни­ке». В ответ он на меня посмот­рел и ска­зал: «Погу­ляй­те хотя бы пару меся­цев» (сме­ет­ся).

Это дей­стви­тель­но было вре­мя вполне ощу­ти­мо­го уни­что­же­ния демо­кра­ти­че­ско­го дви­же­ния. Оно, с одной сто­ро­ны, было уже вполне ясно для меня в сво­их сим­па­ти­ях и анти­па­ти­ях, сво­их груп­пах, направ­ле­ни­ях и так далее, но, с дру­гой сто­ро­ны, это были уже совер­шен­но оче­вид­но его остат­ки. Лара Бого­раз и Толя Мар­чен­ко пыта­лись мне най­ти дом в Алек­сан­дров­ском рай­оне, рядом с ними.

- Вам было запре­ще­но жить в Москве?

- Да, конеч­но. Мне уста­но­ви­ли над­зор на три года, так что я все вре­мя жил под над­зо­ром, через три года меня вновь аре­сто­ва­ли и дали меся­ца пол­то­ра на то, что­бы най­ти жилье где-то за пре­де­ла­ми Мос­ков­ской обла­сти. В этом была доволь­но про­тив­ная про­бле­ма — надо было обя­за­тель­но купить дом, нель­зя было ниче­го сни­мать. Пото­му что, если у тебя над­зор, любые квар­тир­ные хозяй­ки, как это было с Мар­чен­ко, кото­рые, конеч­но, пол­но­стью зави­сят от мили­ции, тут же по тре­бо­ва­нию мили­ции сооб­щат, что ты при­шел домой не вовре­мя, и ты полу­ча­ешь сле­ду­ю­щий срок.

Надо было купить дом, а дом мне про­да­вать никак не хоте­ли — в резуль­та­те моей неуступ­чи­во­сти из тюрем я при­вез очень пло­хие харак­те­ри­сти­ки. В Алек­сан­дров­ском рай­оне пред­се­да­тель рай­ис­пол­ко­ма (а мне как суди­мо­му надо было полу­чить у него раз­ре­ше­ние), когда я нашел все же дом, про­сто ска­зал: «В сво­ем рай­оне я вам дома не продам».

- Уда­лось как-то обой­ти это?

- Более-менее слу­чай­но. За мной сле­ди­ли, езди­ли… Было очень забав­но — идешь по глу­хой, нищей деревне, а за тобой едет чер­ная «Вол­га» с пятью антен­на­ми (сме­ет­ся). Но все же какой-то здра­вый смысл и мини­маль­ный опыт у меня были, ведь за мной сле­ди­ли уже года два и перед аре­стом. Я ведь не уве­рен, что им нуж­но было из меня сде­лать толь­ко сту­ка­ча. Судя по тому, что потом они обо мне гово­ри­ли и как они гово­ри­ли со мной, навер­ное, у них были пла­ны более круп­ные, поэто­му они сна­ча­ла дол­гое вре­мя за мной сле­ди­ли, послед­ние девять меся­цев к нам с женой пере­ста­ли дохо­дить пись­ма. К омер­зе­нию все­го наше­го дома, ска­жем, пол­го­да сту­кач сто­ял в теле­фон­ной буд­ке око­ло наше­го подъ­ез­да. Это был боль­шой девя­ти­этаж­ный дом, и две теле­фон­ные буд­ки на пяти­подъ­езд­ный дом были толь­ко око­ло наше­го подъ­ез­да. И он с утра до вече­ра зани­мал одну из будок и делал вид, что зво­нит по теле­фо­ну. Пред­ставь­те себе, как его нена­ви­де­ли все жильцы!

Ну и поэто­му я доволь­но лег­ко, когда мне пона­до­би­лось, от слеж­ки ушел. Мне кто-то ска­зал, что в Боров­ске на рын­ке висит объ­яв­ле­ние о про­да­же дома, я туда при­е­хал, обма­нув слеж­ку, при­шел в этот дом… Ну, и там было несколь­ко, в общем, удач­ных сов­па­де­ний. С одной сто­ро­ны, этот дом был оце­нен несколь­ко доро­же, чем про­да­ва­лись дома вокруг, поэто­му его уже доволь­но дав­но не мог­ли про­дать. С дру­гой, род­ствен­ник покой­ной вла­де­ли­цы дома, ее пле­мян­ник, был заме­сти­те­лем началь­ни­ка мили­ции в Боров­ске. Он видел мою справ­ку об осво­бож­де­нии, в кото­рой еще и была ошиб­ка — вме­сто ста­тьи 190-прим. и штам­па «Под­ле­жит доку­мен­ти­ро­ва­нию по месту про­пис­ки» (то есть над­зо­ру) сто­я­ла ста­тья 191‑я, а это «Нане­се­ние телес­ных повре­жде­ний работ­ни­ку мили­ции» (сме­ет­ся).

И он, здо­ро­вен­ный такой май­ор, посмот­рел на меня после голо­до­вок, когда я едва ходил вооб­ще, и спро­сил с нескры­ва­е­мым удив­ле­ни­ем: «Ну что вы мог­ли сде­лать работ­ни­ку мили­ции?» А я ему чест­но ска­зал: «Да нет, это ошиб­ка, на самом деле тут долж­но быть 190-прим.», то есть поли­ти­че­ская ста­тья. Он все пони­мал, но тем не менее, желая помочь род­ствен­ни­кам, тут же поста­вил мне в пас­порт штамп о про­пис­ке в этом доме. Даль­ше со мной уже рай­он­ное КГБ боро­лось пол­го­да… Я никак не мог офор­мить доку­мен­ты на дом. Нота­ри­ус мне не оформ­ля­ла доку­мен­ты, какие-то люди при­хо­ди­ли и пред­ла­га­ли хозя­е­вам теперь гигант­ские день­ги за дом, но у меня уже был пас­порт с про­пис­кой в нем, и поэто­му я имел пер­во­оче­ред­ное пра­во на его покуп­ку. Этим при­шлось зани­мать­ся, по-мое­му, адво­ка­ту Софье Кал­ли­стра­то­вой, то есть толь­ко через суд мне уда­лось этот дом купить.

- А эко­но­ми­че­ская сто­ро­на дела? На какие день­ги вы его покупали?

- Пони­ма­е­те, я суще­ствен­но отли­ча­юсь от всех осталь­ных людей в дис­си­дент­ском мире. У нас в семье все­гда были боль­шие кол­лек­ции живо­пи­си и архео­ло­гии. Я вырос с ними, но пони­мал (и когда меня сма­ни­ва­ли еще до суда), что есть вещи важ­нее в жиз­ни, чем кол­лек­ции, а в этом поло­же­нии я без тру­да что-то мог про­дать, что спо­кой­но и сде­лал. Это не было обя­за­тель­ным, пото­му что поку­па­ли вот так, вынуж­ден­но, как и я, дома доволь­но мно­гие, вер­нув­шись из лаге­рей и тюрем. Обыч­но на это соби­ра­ли деньги.

- Насколь­ко эффек­тив­ной была рабо­та сол­же­ни­цын­ско­го Фон­да помо­щи политзаключенным?

- Фонд не финан­си­ро­вал покуп­ку домов, насколь­ко я пом­ню. Я, по край­ней мере, не знаю об этом. Может быть, частич­но толь­ко помо­гал. А про­сто пус­ка­лась шап­ка по кру­гу, день­ги соби­ра­лись, так же как соби­ра­лась и мебель. У меня, ска­жем, был пись­мен­ный стол Воло­ди Толь­ца, кото­ро­го тогда как раз выпу­сти­ли из Совет­ско­го Сою­за. Соб­ствен­но гово­ря, его вынуж­ден­ный отъ­езд и создал доволь­но слож­ную про­бле­му для пра­во­за­щит­но­го дви­же­ния. Пото­му что, когда я то ли еще искал дом, то ли уже нашел, но все же при­е­хал к Ларе и Толе Мар­чен­ко в Кара­ба­но­во, со мной вме­сте отту­да уез­жа­ли Таня Тру­со­ва и Федя Кизе­лов, кото­рые мне ска­за­ли: «Бюл­ле­тень “В” при­дет­ся закры­вать, а это послед­нее, что есть, пото­му что Ива­на Кова­ле­ва аре­сто­ва­ли рань­ше, а тут аре­сто­ва­ли Лешу Смир­но­ва, а Воло­дю Толь­ца выслали».

Ну и я ска­зал, что поду­маю, но, веро­ят­но, буду редак­ти­ро­вать бюл­ле­тень. То есть делать то, что делал Воло­дя послед­нее вре­мя, а перед этим Иван Кова­лев. Но ска­зал, что бюл­ле­тень будет делать­ся ина­че, чем дела­ли это они, что мне нуж­но несколь­ко дней на то, что­бы поду­мать. Там было чело­век семь.

- Редак­ци­он­ной команды?

- Да. Была вполне внят­ная редак­ци­он­ная коман­да, у каж­до­го из этих семи была своя кор­ре­спон­дент­ская сеть. Я ска­зал, что теперь это будут не про­сто отдель­ные листы, как это было у Ива­на и Воло­ди, выхо­дя­щие как бог на душу поло­жит. Будет совер­шен­но жест­кая пери­о­дич­ность — раз в 10 дней, три раза в месяц. Будут титуль­ный лист, оглав­ле­ние, в бюл­ле­тене будут посто­ян­ные раз­де­лы. И глав­ное, что будет совер­шен­но дру­гая систе­ма сбо­ра и редак­ти­ро­ва­ния мате­ри­а­лов и что сам я ни с кем из сотруд­ни­ков видеть­ся не буду.

- Как же вы обме­ни­ва­лись материалами?

- У Лены Кулин­ской был пер­вый муж, с кото­рым она дав­но уже была раз­ве­де­на, Воло­дя; он был абсо­лют­но при­лич­ным чело­ве­ком, но у него нико­гда ника­ких кон­флик­тов с КГБ не было, о нем никто нико­гда не спра­ши­вал, нигде он заме­чен не был. Я встре­тил­ся с Воло­дей, и он согла­сил­ся быть курье­ром. И даль­ше он раз в 10 дней объ­ез­жал сотруд­ни­ков, соби­рал все мате­ри­а­лы, после чего все это мне при­во­зил в Боровск, а я купил себе пишу­щую машин­ку в мага­зине, купил боль­шой запас бума­ги; в Боров­ске в мага­зине была поче­му-то папи­рос­ная бума­га, очень деше­вая и очень про­тив­ная, но тогда труднодоставаемая.

Я нашел сочув­ству­ю­ще­го все­му это­му делу чело­ве­ка, кото­ро­го никто из редак­ции не знал. Он рабо­тал в науч­но-иссле­до­ва­тель­ском, по-мое­му, био­ло­ги­че­ском инсти­ту­те в трех кило­мет­рах от Боров­ска по тече­нию Протвы. Он у меня ино­гда бывал, мы с ним позна­ко­ми­лись в Боров­ске. И даль­ше это про­ис­хо­ди­ло доволь­но про­сто. Я раз­би­рал все при­ве­зен­ные мне мате­ри­а­лы, соби­рал их в раз­де­лы, редак­ти­ро­вал, чаще все­го пере­пи­сы­вал зано­во, а вот этот чело­век, Вик­тор Бес­смерт­ных, пере­пе­ча­ты­вал мой текст уже на сво­ей машин­ке в семи экзем­пля­рах, и это был гото­вый для раз­мно­же­ния и отправ­ки за гра­ни­цу вари­ант. Бес­смерт­ных не знал нико­го из сотруд­ни­ков бюл­ле­те­ня «В», и его никто не знал.

- Сколь­ко вашей редак­ции уда­лось продержаться?

- Уда­лось про­дер­жать­ся око­ло полу­го­да, то есть выпу­стить под моей редак­ци­ей 18 или 20 номе­ров до мое­го аре­ста. При­чем аре­сто­ван я был не в свя­зи с этим, высле­дить бюл­ле­тень КГБ так и не уда­лось. Но сам арест был неиз­бе­жен в том мире, в кото­ром мы тогда жили. Я рабо­тал коче­га­ром в газо­вой котель­ной, а руко­вод­ство этих котель­ных было в Калу­ге, куда я ино­гда ездил. Там жил Дима Мар­ков, он тоже был дис­си­дент и по про­фес­сии фото­граф, рабо­тал в Калуж­ском музее. Он пере­снял все бюл­ле­те­ни на плен­ку. А Федя Кизе­лов сде­лал у меня в под­по­ле тай­ник, кото­рый не был най­ден. Как не были най­де­ны плен­ки Димы, как не то что не был уста­нов­лен, но не была дока­за­на при­част­ность к изда­нию ни одно­го сотруд­ни­ка бюл­ле­те­ня. За Димой сле­ди­ли по его делам, но я это понял, уже вый­дя от него. Подъ­езд в доме у него был на одну сто­ро­ну, а окна выхо­ди­ли на дру­гую, и когда я вышел и обо­шел дом, уви­дел, что там сто­ит «Жигу­ле­нок» с направ­лен­ны­ми антеннами.

Но у меня в Калу­ге была вто­рая зада­ча, кото­рую я выпол­нил до это­го. У меня был при­я­тель, Саша Бого­слов­ский. Мы с Сашей были зна­ко­мы с уни­вер­си­тет­ских еще вре­мен по общим книж­ным инте­ре­сам, пото­му что он был сосе­дом вдо­вы Андрея Бело­го, у кото­рой я бывал, в доме в Нащо­кин­ском пере­ул­ке. Я сде­лал первую пуб­ли­ка­цию сти­хов Бело­го в «Дне поэ­зии» 1963 года. И Саша был одним из основ­ных источ­ни­ков эми­грант­ской лите­ра­ту­ры в Совет­ском Сою­зе, что сей­час никем не пони­ма­ет­ся. Все это — бла­го­да­ря при­я­тель­ским отно­ше­ни­ям с рус­ски­ми во фран­цуз­ском посоль­стве. Когда ста­ло ясно, что Саше угро­жа­ет арест, и они поня­ли, что надо из дому выво­зить книж­ки, при­шлось не уно­сить в руках, но выво­зить машинами…

А у Саши был дядюш­ка, отстав­ной май­ор мили­ции. И Саша ему отдал на хра­не­ние доволь­но боль­шое коли­че­ство лите­ра­ту­ры, кото­рая его не инте­ре­со­ва­ла. В част­но­сти, по-мое­му, 20 или 25 номе­ров жур­на­ла «Кон­ти­нент», кни­гу Эрла Бра­уде­ра «Маркс и Аме­ри­ка», какие-то номе­ра «Посе­ва», еще что-то такое.

Он мне пред­ло­жил: «Если вам вся эта маку­ла­ту­ра инте­рес­на, пожа­луй­ста, заби­рай­те». Для чего я и при­шел к дядюш­ке. И в резуль­та­те у меня был пол­ный порт­фель этих книг. И меня от Димы Мар­ко­ва «про­во­ди­ли» на элек­трич­ку. Там мили­ци­о­нер, послан­ный, конеч­но, и подо­шел ко мне в зале ожидания.

Дом С.И. Гри­го­рьян­ца в Боров­ске и тай­ник в нем © Из архи­ва Сер­гея Григорьянца

Его посла­ли, но не объ­яс­ни­ли, что искать. Он наде­ял­ся, види­мо, най­ти там что-то ему понят­ное. Он ушел, ска­зал, что ниче­го инте­рес­но­го нет — одни кни­ги. Но ему ска­за­ли: дурак ты, тащи его сюда. Он ко мне подо­шел опять, ска­зал, что надо про­ве­рить доку­мен­ты в дежур­ной ком­на­те мили­ции, пота­щил меня в эту дежур­ку, где зара­нее уже сидел какой-то штат­ский. Они книж­ки рас­кры­ли, я с боль­шим инте­ре­сом посмот­рел на книж­ки, ска­зал: «Как инте­рес­но…» Гово­рю (и я это потом мно­го раз на след­ствии и в суде повто­рял): «Зна­е­те, я вооб­ще-то биб­лио­фил, но люб­лю пиво выпить. Зашел в пив­ную, а там высо­кие такие сто­ли­ки, и лежал какой-то пакет с книж­ка­ми. Мне инте­рес­но, я их в порт­фель поло­жил, а уж что там за книж­ки…» К сожа­ле­нию, это их совер­шен­но не удо­вле­тво­ри­ло (сме­ет­ся). И меня аре­сто­ва­ли тут же.

При­чем отпра­ви­ли даже не в КПЗ, а сра­зу в тюрь­му. Даль­ше они устра­и­ва­ли обыс­ки у меня в доме, но поми­мо это­го порт­фе­ля у сле­до­ва­те­лей ниче­го не было. Они не смог­ли най­ти сде­лан­ный Федей тай­ник, где был гро­мад­ный рюк­зак кор­ре­спон­дент­ских доне­се­ний. По этим доне­се­ни­ям, конеч­но, мог­ли аре­сто­вать… не знаю сколь­ко — воз­мож­но, несколь­ко сот чело­век кро­ме сотруд­ни­ков бюл­ле­те­ня «В». А тай­ник был сде­лан доста­точ­но про­фес­си­о­наль­но. У меня, как во вся­ком дере­вен­ском доме, были под­пол и печь. Это была рус­ская печь, пере­де­лан­ная в гол­ланд­ку. Есте­ствен­но, в под­по­ле был кир­пич­ный фун­да­мент этой печ­ки. И Федя Кизе­лов про­дол­жил клад­ку от печ­ки до сте­ны, про­дол­жа­ю­щую этот фун­да­мент и не отли­ча­ю­щу­ю­ся от него. Залезть в этот тай­ник мож­но было толь­ко свер­ху, где дей­стви­тель­но были две сни­мав­ши­е­ся дос­ки в полу. Но имен­но на этих дос­ках меж­ду печью и сте­ной все­гда сто­я­ли гряз­ные сапо­ги, и вооб­ще как-то ника­ко­го инте­ре­са имен­но эти две дос­ки, кото­рые не отли­ча­лись от всех осталь­ных, не вызы­ва­ли. Поэто­му из под­по­ла, куда они лази­ли и где, конеч­но, обню­ха­ли все как мог­ли, тай­ник виден не был, а сни­мать весь пол свер­ху они не ста­ли. Этот дом еще сохра­нил­ся у моих род­ствен­ни­ков с этим един­ствен­ным уце­лев­шим, мно­го раз сфо­то­гра­фи­ро­ван­ным дис­си­дент­ским тайником.

- То есть фак­ти­че­ски у них ули­кой про­тив вас был порт­фель с книжками?

- Спер­ва да, хотя была и еще одна попав­шая к ним «ули­ка». Я писал для бюл­ле­те­ня «В» ста­тьи редак­то­ра, в преды­ду­щем номе­ре была одна такая ста­тья, и на сто­ле (един­ствен­ное, что они нашли) была дру­гая ста­тья, совер­шен­но оче­вид­ное ее про­дол­же­ние. Ну, нашли и нашли… В целом эта при­ду­ман­ная мною нехит­рая кон­спи­ра­тив­ная струк­ту­ра была дей­ствен­ной. Меня отпус­ка­ли на три дня каж­дый месяц в Моск­ву, к жене и детям, но я ни к кому не ходил за очень ред­ким исклю­че­ни­ем, с дис­си­ден­та­ми не видел­ся. Раз в месяц в Боров­ске ко мне при­ез­жал Федя, заби­рал гото­вый номер, и они сами зани­ма­лись его отправкой.

Прав­да, Асе Лащи­вер, кото­рая пере­пе­ча­ты­ва­ла сам­из­дат уже 10 лет с утра до ночи, безум­но хоте­лось рас­пе­ча­ты­вать бюл­ле­тень «В», и когда я об этом узнал, я кате­го­ри­че­ски вос­про­ти­вил­ся. Мы доволь­но жест­ко с ней пого­во­ри­ли, она вспо­ми­на­ла об этом несколь­ко ина­че, но суть была в том, что я ей ска­зал: то, что мы дела­ем, слы­шат сот­ни тысяч людей бла­го­да­ря «Радио Сво­бо­да», «Голо­су Аме­ри­ки», ВВС и так далее. В эти годы бюл­ле­тень «В» был един­ствен­ным источ­ни­ком инфор­ма­ции из СССР. Ну хоро­шо, ска­зал я, вы раз­да­ди­те 10 экзем­пля­ров, и через две неде­ли вый­дут на вас, а потом на дру­гих. Так­же я был кате­го­ри­че­ски про­тив кон­так­тов с НТС, к кото­рым пыта­лась скло­нить нас Лена Кулин­ская. Я хоро­шо пони­мал, зани­ма­ясь лите­ра­ту­рой рус­ской эми­гра­ции, насколь­ко он «нашпи­го­ван» сотруд­ни­ка­ми КГБ. И в то же вре­мя сам нигде не появлялся.

Кон­фе­рен­ция Клу­ба неза­ви­си­мой печа­ти, в пер­вом ряду сле­ва напра­во: Дмит­рий Вол­чек, Сер­гей Гри­го­рьянц, Сер­гей Мит­ро­хин; ввер­ху — Кирилл Под­ра­би­нек и Алек­сандр Под­ра­би­нек (сто­ит), 1988 г.

© Из архи­ва Алек­сандра Морозова

Поэто­му, когда они меня аре­сто­ва­ли, един­ствен­ным, на кого КГБ уда­лось тут же вый­ти, был чело­век, пере­пе­ча­ты­вав­ший бюл­ле­тень, Вик­тор Бес­смерт­ных. Ему ска­за­ли: «У тебя двух­ком­нат­ная квар­ти­ра, ты же пони­ма­ешь, что мы тебя про­дер­жим пол­го­да под след­стви­ем и даже если суд оправ­да­ет, у тебя ее забе­рут про­сто пото­му, что ты пол­го­да не будешь жить в квар­ти­ре». А у него ниче­го, кро­ме это­го, не было. Но у него в это вре­мя лежал пере­пе­ча­тан­ный в семи экзем­пля­рах преды­ду­щий номер, уже отре­дак­ти­ро­ван­ный, где к тому же было нача­ло той ста­тьи, кото­рая лежа­ла у меня на сто­ле, и ори­ги­нал его, напе­ча­тан­ный на моей машин­ке. Ну и Бес­смерт­ных видел Федю Кизе­ло­ва, одна­жды слу­чай­но при­шел, когда был Федя. Боль­ше нико­го он не знал.

Одна­ко у них бла­го­да­ря это­му появи­лась при­вяз­ка меня к бюллетеню.

- Понят­но, пазл сложился.

- Ну, не очень сло­жил­ся, посколь­ку они все рав­но были уве­ре­ны, что редак­тор бюл­ле­те­ня — Федя, пото­му что его виде­ли то у Кал­ли­стра­то­вой, то у Саха­ро­вых, то еще где-то, а я, так ска­зать, про­сто какой-то чело­век, кото­рый пере­да­вал мате­ри­а­лы для пере­пе­чат­ки. Но для меня было вполне оче­вид­но, что прой­дет очень недол­гое вре­мя — и они все пой­мут. Пото­му что, во-пер­вых, там было напи­са­но, что это ста­тья редак­то­ра, и была явная связь этих ста­тей. А во-вто­рых, у него-то был экзем­пляр, пере­пе­ча­тан­ный на моей машин­ке. У меня была немец­кая, мало­мощ­ная… «Кон­сул», по-мое­му. То есть у них был мой экзем­пляр. Я пони­мал, что при всей их тупо­сти, уже сфор­ми­ро­вав­шей­ся груп­пы из пяти моих сле­до­ва­те­лей и двух опе­ра­тив­ных под­раз­де­ле­ний — Обнин­ско­го (там был свой КГБ) и Калуж­ско­го, неде­ли через две они нач­нут меня изоб­ли­чать. И, что­бы лишить их это­го удо­воль­ствия, я ска­зал, что я редак­тор бюл­ле­те­ня «В». Но ни на кого дру­го­го ника­ких мате­ри­а­лов у них не было. И они меня при­вез­ли на пер­вый обыск ко мне домой.

У меня было две соба­ки: фран­цуз­ский буль­дог Арсик и гигант­ский сен­бер­нар Тор, кото­рый нико­го не под­пус­кал к дому, так что сосе­ди пред­по­чи­та­ли ходить по дру­гой сто­роне ули­цы. Соба­ки пони­ма­ют, в каком поло­же­нии нахо­дят­ся их хозя­е­ва. Он нико­го нико­гда не уку­сил, но про­сто ста­но­вил­ся лапа­ми на забор, и мор­да его была вид­на поверх забо­ра. Он был боль­шой даже для сен­бер­на­ра. Гэби­сты его боя­лись, все пыта­лись меня уго­во­рить дать ему кол­ба­су со сно­твор­ным. Сна­ча­ла я согла­сил­ся, раз соба­ка воз­буж­де­на, не виде­ла меня двое суток в доме. Но потом ска­зал: «Нет, никто не зна­ет, как дей­ству­ет сно­твор­ное на собак…»

Неде­ли через две они Тора все рав­но отра­ви­ли, что­бы устро­ить уже неле­галь­ный обыск, кото­рый им все рав­но ниче­го не дал. У меня вооб­ще отра­ви­ли двух сен­бер­на­ров. Поэто­му я теперь и не заво­жу собак, они не выби­ра­ют хозя­ев и обсто­я­тель­ства сво­ей жизни.

Ну, так или ина­че, в общем, в дом им уда­лось попасть. Нача­ли рыть­ся, нашли книж­ку Бло­ка с авто­гра­фом, еще что-то такое. У меня была книж­ка под назва­ни­ем «Деге­не­ра­ты у вла­сти», она сто­я­ла на пол­ке облож­кой впе­ред и сей­час сто­ит (сме­ет­ся). На самом деле она была о Гит­ле­ре. Они, есте­ствен­но, с вос­тор­гом про­сто в нее вце­пи­лись, но вынуж­де­ны были разо­ча­ро­ван­но отсту­пить. Коро­че, ниче­го не нашли.

© Из архи­ва Сер­гея Григорьянца

Един­ствен­ным, что про­дол­жа­ло вызы­вать мои опа­се­ния, когда выяс­ни­лось, что тай­ник они най­ти не могут, был лежав­ший на кухон­ном сто­ли­ке элек­три­че­ский фона­рик с боль­шим коли­че­ством бата­ре­ек к нему. В одной из бата­ре­ек была смо­тан­ная плен­ка Димы Мар­ко­ва с пол­ным ком­плек­том бюл­ле­те­ней. Я мелан­хо­ли­че­ски ска­зал, что мне надо пой­ти в убор­ную, взял фона­рик и бла­го­по­луч­но эту бата­рей­ку спу­стил в кучу дерь­ма. И еще умуд­рил­ся с эти­ми иди­о­та­ми напи­сать жене запис­ку, кото­рую они и пере­да­ли, что­бы вывез­ли рюк­зак из под­по­ла, что и было сде­ла­но осто­рож­нень­ко, по частям, что­бы не при­вле­кать вни­ма­ние. Они про­сто не поня­ли, что я пишу.

В резуль­та­те дей­стви­тель­но из бюл­ле­те­ня «В» не был аре­сто­ван ни один чело­век, кро­ме меня. И даже этот дядюш­ка-май­ор мили­цей­ский, кото­рый, конеч­но, был сви­де­те­лем у меня на суде, с удив­ле­ни­ем узнал, что книж­ки я взял не у него, а нашел в пив­ном ларь­ке. Впро­чем, гэби­сты ему ска­за­ли, что я во всем при­знал­ся и они все зна­ют. По-види­мо­му, они за мной сле­ди­ли и до квар­ти­ры Димы Маркова.

Сотруд­ни­ки жур­на­ла «Глас­ность» Сер­гей Гри­го­рьянц (вто­рой сле­ва) и Андрей Шил­ков (в цен­тре), аре­сто­ван­ные после при­бы­тия в Ере­ван, март 1988 г.© Из архи­ва Сер­гея Григорьянца

В 1983 году меня осу­ди­ли на семь лет стро­го­го режи­ма. В 1987 году я осво­бо­дил­ся и, вер­нув­шись в Моск­ву, с уце­лев­шей редак­ци­ей бюл­ле­те­ня «В» начал изда­вать жур­нал «Глас­ность». Но это уже дру­гая история.

Источ­ник: M.colta.ru