«Путевка» в Алжир

17.08.2017

Сер­гей БАЙМУХАМЕТОВ, спе­ци­аль­но для «Новой»

80 лет назад, 15 августа 1937 года, вышел приказ НКВД «Об операции по репрессированию жен и детей изменников Родины»

«Зада­ние по изъятию»

В офи­ци­аль­ных доку­мен­тах их обо­зна­ча­ли аббре­ви­а­ту­рой ЧСИР — «чле­ны семьи измен­ни­ка Роди­ны». Так появи­лось в Совет­ском Сою­зе новое сло­во — «чесе­и­ры».

При­каз пред­пи­сы­вал: «На каж­дую аре­сто­ван­ную и на каж­до­го соци­аль­но опас­но­го ребен­ка стар­ше 15-лет­не­го воз­рас­та заво­дит­ся след­ствен­ное дело. Груд­ные дети направ­ля­ют­ся вме­сте с осуж­ден­ны­ми мате­ря­ми в лаге­ря, отку­да по дости­же­нию воз­рас­та 1—1,5 года пере­да­ют­ся в дет­ские дома и ясли. В том слу­чае если сирот (дети назва­ны сиро­та­ми при живых мате­рях. — С. Б.) поже­ла­ют взять род­ствен­ни­ки (не репрес­си­ру­е­мые) на свое пол­ное ижди­ве­ние, это­му не препятствовать».

Из доклад­ной запис­ки началь­ни­ка АХУ НКВД Сум­ба­то­ва, 29 янва­ря 1939 года:

«На Адми­ни­стра­тив­но-хозяй­ствен­ное управ­ле­ние НКВД было воз­ло­же­но осо­бое зада­ние по изъ­я­тию детей вра­гов народа. <…>

С 15 авгу­ста 1937 года по насто­я­щее вре­мя <…> про­де­ла­на сле­ду­ю­щая работа:

Все­го по Сою­зу изъ­ято детей — 25 342 чел.

из них:

а) Направ­ле­но в дет­до­ма Нар­ком­про­са и мест­ные ясли — 22 427 чел.

из них г. Моск­вы — 1909 чел.

б) Пере­да­но на опе­ку и воз­вра­ще­но мате­рям — 2915 чел.».

Это дан­ные о «рабо­те» «по изъ­я­тию детей» толь­ко за пер­вые 17 меся­цев — с 15 авгу­ста 1937 года по январь 1939-го. Сюда не вклю­че­ны «соци­аль­но опас­ные» дети «стар­ше 15-лет­не­го воз­рас­та». Сколь­ко было отправ­ле­но в лаге­ря груд­нич­ков вме­сте с мате­ря­ми, сколь­ко роди­лось в ГУЛА­Ге за деся­ти­ле­тия тер­ро­ра — неизвестно.

Конц­ла­ге­ря для жен­щин и детей — Тем­ни­ков­ский в Мор­до­вии, Джан­ги­жир­ский в Кир­ги­зии и Тем­ля­ков­ский в Горь­ков­ской обла­сти — нача­ли «орга­ни­зо­вы­вать» зара­нее, по при­ка­зу началь­ни­ка ГУЛА­Га М.Бермана: «В бли­жай­шее вре­мя будут осуж­де­ны и долж­ны быть изо­ли­ро­ва­ны в осо­бо уси­лен­ных усло­ви­ях режи­ма семьи рас­стре­лян­ных троц­ки­стов и пра­вых <…> пре­иму­ще­ствен­но жен­щи­ны. С ними будут так­же направ­лять­ся дети дошколь­но­го воз­рас­та (выде­ле­но мной. — С. Б.)».

В янва­ре 1938 года в Акмо­лин­ской обла­сти Казах­ста­на, «на базе 26-го посел­ка труд­по­се­ле­ний», постро­и­ли самый боль­шой, тра­ги­че­ски зна­ме­ни­тый Акмо­лин­ский лагерь жен измен­ни­ков Роди­ны — АЛЖИР. Он же — «лаг­пункт № 26» Кара­ган­дин­ско­го управ­ле­ния лаге­рей (Кар­ла­га). «Лаг­пунк­ты» в дей­стви­тель­но­сти — это десят­ки само­сто­я­тель­ных лаге­рей на про­стран­ствах Карлага.

Аза­рий Пли­сец­кий, 3 года: «Хочу за зону…»

Через АЛЖИР про­шли 20 тысяч узниц. В основ­ном — жены госу­дар­ствен­ных и пар­тий­ных работ­ни­ков раз­но­го ран­га, воен­ных, сотруд­ни­ков НКВД, руко­во­ди­те­лей и спе­ци­а­ли­стов пред­при­я­тий, дея­те­лей нау­ки, куль­ту­ры. Сре­ди них — все­на­род­но зна­ме­ни­тая певи­ца Лидия Рус­ла­но­ва, актри­са Татья­на Оку­нев­ская, созда­тель­ни­ца дет­ско­го музы­каль­но­го теат­ра Ната­лия Сац. Самая титу­ло­ван­ная узни­ца АЛЖИ­Ра, без­услов­но — Ека­те­ри­на Ива­нов­на Кали­ни­на. Фор­маль­но она не была «чле­ном семьи измен­ни­ка Роди­ны». Она сама — «измен­ник Роди­ны», ста­тьи 58–6 («Шпи­о­наж») и 58–8 («Совер­ше­ние тер­ро­ри­сти­че­ских актов»). А «чле­ном семьи измен­ни­ка Роди­ны», по логи­ке, был ее муж, Миха­ил Ива­но­вич Кали­нин. Но его не отпра­ви­ли за колю­чую про­во­ло­ку. Он с янва­ря 1938 (месяц и год откры­тия АЛЖИ­Ра) по 1946 год зани­мал пост пред­се­да­те­ля пре­зи­ди­у­ма Вер­хов­но­го сове­та СССР — сов­ме­щал в одном лице долж­но­сти пред­се­да­те­ля пар­ла­мен­та и, фор­маль­но, гла­вы государства.

Ека­те­ри­на Ива­нов­на Кали­ни­на отбы­ла в АЛЖИ­Ре 7 лет из 15 по при­го­во­ру. Она не копа­ла зем­лю, не руби­ла камыш, не меси­ла гли­ну, не дела­ла саман­ные кир­пи­чи; ей, 56-лет­ней жен­щине, дали лег­кую рабо­ту — она в белье­вой счи­ща­ла гнид с белья заклю­чен­ных. И жила там же, в белье­вой, что несрав­ни­мо с усло­ви­я­ми в общем бара­ке на нарах.

С 1938 года по 1953‑й толь­ко в АЛЖИ­Ре роди­лось 1507 детей. 100 груд­нич­ков — еже­год­но. В эту ста­ти­сти­ку вошли толь­ко выжив­шие. В яслях посел­ка Долин­ка, сто­ли­цы боль­шо­го Кар­ла­га (систе­мы Кара­ган­дин­ско­го управ­ле­ния лаге­рей) одно­мо­мент­но содер­жа­лось 500 малы­шей. Каж­дый месяц уми­ра­ло пол­сот­ни детей. Зимой их не хоро­ни­ли — невоз­мож­но было дол­бить зем­лю, ско­ван­ную соро­ка­гра­дус­ны­ми моро­за­ми. Тру­пы скла­ды­ва­ли в боч­ки — до вес­ны. Сани­тар­ка Вален­ти­на, слу­жа­щая НКВД, про­хо­дя мимо, уви­де­ла: чья-то ручон­ка шеве­лит­ся. Выта­щи­ла кро­шеч­ную девоч­ку-казаш­ку, отнес­ла домой. Восемь лет рас­ти­ла как свою дочь, а когда срок мате­ри вышел, вер­ну­ла ей ребенка.

Майя Пли­сец­кая в 12 лет избе­жа­ла дет­до­ма, пото­му что ее забра­ла к себе тетя, Сула­мифь Мес­се­рер, бале­ри­на Боль­шо­го теат­ра. А млад­ше­го бра­та Майи, Аза­рия, вось­ми­ме­сяч­ным ребен­ком отпра­ви­ли в АЛЖИР — вме­сте с мамой, кино­ак­три­сой Рахиль Мес­се­рер. Она была женой Миха­и­ла Пли­сец­ко­го — управ­ля­ю­ще­го тре­стом «Арк­ти­ку­голь». Его рас­стре­ля­ли в янва­ре 38-го.

«Или конец 39-го, или 40-го, во вся­ком слу­чае, я уже ходил и даже про­из­но­сил такую связ­ную фра­зу: «Хочу за зону». Теперь я пони­маю, за какую зону я хотел, — рас­ска­зы­ва­ет Аза­рий Пли­сец­кий в филь­ме Дарьи Вио­ли­ной и Сер­гея Пав­лов­ско­го «Доль­ше жиз­ни». — Труд­но пове­рить, что это я там был… При­шел момент, когда тет­ка, Сула­мифь Михай­лов­на Мес­се­рер, доби­лась раз­ре­ше­ния пере­ве­сти нас на воль­ное посе­ле­ние. И она рас­ска­зы­ва­ет, как при­е­ха­ла за нами. И как рас­пах­ну­лись воро­та. И я побе­жал. Хотя я нико­гда не видел тетю, но она вот так рас­ки­ну­ла руки, и я побе­жал к ней. И вдруг раз­дал­ся рев. Рев этих сотен или тысяч жен­щин, кото­рые наблю­да­ли за этой кар­ти­ной бегу­ще­го маль­чи­ка… Пото­му что у каж­дой или был ребе­нок, или был отнят. Во вся­ком слу­чае, я пред­став­ляю, что они мог­ли чув­ство­вать. И она мне рас­ска­зы­ва­ла, тетя: «Я взя­ла тебя на руки, и ты весь шур­шал. Я отнес­ла тебя куда-то и поня­ла: твоя кур­точ­ка была заби­та письмами».

Майя Кля­штор­ная, дочь бело­рус­ско­го поэта Тодо­ра Кля­штор­но­го, рас­стре­лян­но­го в октяб­ре 1937 года, попа­ла в лагерь четы­рех меся­цев от роду. Рос­ла в лаге­ре, потом — в дет­до­ме Карлага.

«Мы зна­ли, что это кар­цер, сюда мам сажа­ют, и если мама сюда попа­дет, она может уме­реть. Они все были наши мамы… Для нас это нор­ма жиз­ни была: мы ж не зна­ли, что такое аре­сто­ван­ная, а что такое нет. Раз мамы — зна­чит, аре­сто­ван­ные… Началь­ник лаге­ря (Сер­гей Васи­лье­вич Бари­нов, чело­век уди­ви­тель­ной доб­ро­ты и отча­ян­ной сме­ло­сти, карьер­ный чекист, самый моло­дой в СССР руко­во­ди­тель област­но­го управ­ле­ния НКВД, с нача­лом Боль­шо­го тер­ро­ра напи­сал в Моск­ву, что это чудо­вищ­ная ошиб­ка; его не рас­стре­ля­ли, а лишь убра­ли с высо­кой долж­но­сти, пони­зи­ли в зва­нии и отпра­ви­ли слу­жить в АЛЖИР. — С. Б.) брал меня на руки, гла­дил по голов­ке и назы­вал меня: «Ласточ­ка ты моя». Потом меня так Ласточ­кой и прозвали».

«Ты не верь, дитя, в изме­ну тво­е­го отца»

Детей, достиг­ших трех лет, уво­зи­ли в детдома.

Майя Кля­штор­ная: «Нас ста­ли гру­зить в гру­зо­ви­ки, мы кри­ча­ли. Гру­зо­вик тро­нул­ся, и мамы бегут. А мы кри­ком кри­чим. И тогда оста­но­ви­ли маши­ну, види­мо, рас­по­ря­же­ние дирек­то­ра было, и мамы ока­за­лись с нами в гру­зо­ви­ке. Каж­дая сво­е­му ребен­ку что-то долж­на была ска­зать, что-то ему пода­рить, и вот они нам дари­ли сши­тые игруш­ки. Мама мне пода­ри­ла зай­чи­ка и моряч­ка малень­ко­го, ска­за­ла: «Он тебя будет защи­щать». Я была очень счаст­ли­ва, что у меня такие игруш­ки. Потом мы дол­го еха­ли в Оса­ка­ров­ку (в дет­дом. — С. Б.), и мы поня­ли, что мы без мам… Мы дру­жи­ли, мы друг дру­га за руки дер­жа­ли. Боль­ше всех мне запом­ни­лась Рида Рыс­ку­ло­ва (дочь казах­ско­го рево­лю­ци­о­не­ра, заме­сти­те­ля пред­се­да­те­ля Сов­нар­ко­ма РСФСР Тура­ра Рыс­ку­ло­ва, рас­стре­лян­но­го в фев­ра­ле 1937 года. — С. Б.). Один из самых счаст­ли­вых момен­тов дет­ства, кото­рый я пом­ню до сих пор, это когда в Оса­ка­ров­ку при­е­ха­ла мать Риды Рыс­ку­ло­вой, три дня про­жи­ла в нашем бара­ке и каж­дый вечер пела нам всем колы­бель­ную пес­ню перед сном. Это было такое чув­ство… Чело­век — это чув­ства, кото­рые он испы­ты­ва­ет. Колы­бель­ную никто нам не пел. И так было жал­ко уснуть под эту колы­бель­ную, жал­ко уснуть и про­спать это счастье».

Рида Рыс­ку­ло­ва груд­ным ребен­ком попа­ла в АЛЖИР вме­сте с мамой. Стар­шую ее сест­ру, четы­рех­лет­нюю Сау­ле, отпра­ви­ли в дет­дом на Укра­и­ну, потом в Челябинск.

«Я отчет­ли­во пом­ню мно­гое, но более все­го — свой безум­ный страх, истош­ный, непре­кра­ща­ю­щий­ся плач, пере­хо­дя­щий в исте­ри­ку, — вспо­ми­на­ла Сау­ле мно­гие деся­ти­ле­тия спу­стя. — Малень­кую Риду ото­рва­ли от мате­ри в трех­лет­нем воз­расте, как и дру­гих детей, и отпра­ви­ли в Оса­ка­ров­ский дет­дом. После окон­ча­ния вось­ми­лет­не­го сро­ка маме поз­во­ле­но было забрать Риду. Девоч­ка ока­за­лась истин­ной дикар­кой. Она мало гово­ри­ла, сто­ро­ни­лась окру­жа­ю­щих людей. В ее лек­си­коне отсут­ство­ва­ли эле­мен­тар­ные быто­вые сло­ва. Иска­ле­чи­ла сирот­ская жизнь и меня. Сто­ит ли гово­рить о дет­до­мов­ских голод­ных годах, о том, как я уми­ра­ла от маля­рии и вос­па­ле­ния лег­ких, о сво­ем экзе­ма­тоз­ном тель­це, о дикой завшив­лен­но­сти с веч­но лысой, стри­жен­ной под машин­ку голо­вой. Со сво­ей мамой и сест­рой я встре­ти­лась в 1948 году. Мож­но ли вооб­ще воз­ме­стить или вос­кре­сить утра­чен­ное дет­ство, про­шед­шее без мате­рин­ской лас­ки и забо­ты? Дол­гое вре­мя мы с сест­рой не мог­ли про­из­не­сти сло­во «мама», обра­ща­лись про­сто на «Вы». Мне тяже­ло было наблю­дать за мамой. Так, пона­ча­лу в трам­ва­ях она езди­ла толь­ко стоя, как бы я ни пыта­лась поса­дить ее на сво­бод­ное место. Она мне гово­ри­ла шепо­том, что незри­мо ощу­ща­ет дуло вин­тов­ки, при­став­лен­ной к спине».

Детей в коло­ни­ях и дет­до­мах вос­пи­ты­ва­ли, как поло­же­но — в нена­ви­сти к «измен­ни­кам Роди­ны», им вну­ша­ли, что их роди­те­ли — вра­ги люби­мо­го Ста­ли­на и род­ной пар­тии. Неко­то­рые так и вырас­та­ли — если не в нена­ви­сти к отцам и мамам, то в непри­яз­ни к ним. Роди­те­лей счи­та­ли винов­ны­ми за иска­ле­чен­ную жизнь.

В мае 2017 года на встре­че «детей Кар­ла­га», на меж­ду­на­род­ной кон­фе­рен­ции «Потом­ки не забы­ва­ют», 81-лет­ний петер­бур­жец Леон Нур­му­ха­ме­дов (отец — нар­ком здра­во­охра­не­ния Казах­ской ССР Хасен Нур­му­ха­ме­дов, рас­стре­лян в 1938 году; мать — Кира Бер­се­не­ва, 5 лет заклю­че­ния в АЛЖИ­Ре) говорил:

«Сам я, как и моя семья, не пре­вра­ти­лись в анти­ста­ли­ни­стов, по-ста­ро­му гово­ря — анти­со­вет­чи­ков. Я был актив­ным чле­ном ком­пар­тии. По-мое­му, нель­зя про­жить всю жизнь в нена­ви­сти. Гоне­ния и репрес­сии были резуль­та­том оши­боч­но­го реше­ния кон­крет­но­го чело­ве­ка. Совет­ский Союз, в кото­ром я вырос и жил, для меня дорог».

Так память о гено­ци­де выда­ет­ся за нена­висть, стра­на при­рав­ни­ва­ет­ся к строю, любовь к Родине — к почи­та­нию режима.
Утром рано, на рассвете

Кор­пус­ной придет.

На повер­ку вста­нут дети,

Сол­ныш­ко взойдет.
Про­бе­рет­ся лучик тонкий

По стене сырой,

К заклю­чен­но­му ребенку,

К крош­ке дорогой.
Но свет­лее все ж не станет

Мрач­ное жилье,

Кто вер­нет тебе румянец,

Сол­ныш­ко мое?
За решет­кой, за замками

Дни, слов­но года.

Пла­чут дети, даже мамы

Пла­чут иногда.
Но выра­щи­ва­ют смену,

Зака­лив сердца.

Ты не верь, дитя, в измену

Тво­е­го отца.

Эта лагер­ная колы­бель­ная пес­ня — музы­каль­ный рефрен филь­ма Дарьи Вио­ли­ной и Сер­гея Пав­лов­ско­го «Доль­ше жиз­ни», 2013 год.

«Наши вла­сти уби­ва­ли соб­ствен­ный народ»

Отца Ива­на Шар­фа рас­стре­ля­ли, мать умер­ла в лаге­рях на лесо­по­ва­ле. Немец­ко­го маль­чи­ка вырас­ти­ла казах­ская семья. Иван окон­чил два инсти­ту­та, педа­го­ги­че­ский и сель­ско­хо­зяй­ствен­ный, про­шел мно­гие сту­пе­ни карье­ры — от дирек­то­ра шко­лы до дирек­то­ра сов­хо­за «Акмо­лин­ский», пре­об­ра­зо­ван­но­го затем в Цели­но­град­ское про­из­вод­ствен­ное объ­еди­не­ние, удо­сто­ил­ся выс­ших наград и званий.

Он жил и рабо­тал в тех местах, где был АЛЖИР. До апре­ля 1933 года здесь было «спец­по­се­ле­ние» из «рас­ку­ла­чен­ных», сослан­ных в Казах­стан бело­рус­ских, укра­ин­ских и мол­дав­ских крестьян-«спецпереселенцев». В 30—40‑е годы «спец­пе­ре­се­лен­ца­ми» ста­ли так­же репрес­си­ро­ван­ные и депор­ти­ро­ван­ные наро­ды: корей­цы, поволж­ские нем­цы, фин­ны-ингер­ман­ланд­цы, кара­ча­ев­цы, кал­мы­ки, чечен­цы, ингу­ши, бал­кар­цы, крым­ские тата­ры, турки-месхетинцы.

Здесь и стро­ил с 1970 года новую жизнь дирек­тор сов­хо­за, затем гене­раль­ный дирек­тор област­но­го про­из­вод­ствен­но­го объ­еди­не­ния Иван Ива­но­вич Шарф, воз­дви­гая на месте бара­ков бла­го­устро­ен­ные дома.

В 1989 году он поста­вил на цен­траль­ной пло­ща­ди памят­ник — рас­ко­ло­тую крас­ную звез­ду на фоне тюрем­ной решет­ки и колю­чей про­во­ло­ки. Нагляд­ней неку­да. Реше­ни­ем сель­ско­го схо­да воз­двиг­ли кур­ган на месте захо­ро­не­ния заклю­чен­ных, на топо­ли­ной аллее, поса­жен­ной узни­ца­ми, уста­но­ви­ли стен­ды с фами­ли­я­ми, в ком­на­те мест­но­го Дома куль­ту­ры орга­ни­зо­ва­ли музей. На откры­тие мемо­ри­аль­но­го ком­плек­са при­гла­си­ли узниц АЛЖИ­Ра и их детей.

Эта рас­ко­ло­тая звез­да ста­ла в СССР вто­рым памят­ни­ком жерт­вам поли­ти­че­ских репрес­сий, откры­тым пуб­лич­но, в октяб­ре 1989 года. Пер­вый — камень в посел­ке Соло­вец­кий Архан­гель­ской обла­сти с над­пи­сью «Соло­вец­ким заклю­чен­ным». А пер­вый тай­ный — в Инте, Коми АССР, на клад­би­ще «Отдель­но­го лагер­но­го пунк­та № 2». В 1956 году быв­шие заклю­чен­ные латы­ши, уез­жая домой, изго­то­ви­ли и ночью уста­но­ви­ли бетон­ный памят­ник погиб­шим зем­ля­кам. Разу­ме­ет­ся, о над­пи­сях «Жерт­вам репрес­сий» или «Узни­кам ГУЛА­Га» не мог­ло быть и речи. Над­пись сде­ла­ли, что­бы никто не при­драл­ся, на латыш­ском язы­ке «Dzimtenei» — «Родине».

В 2007 году в Казах­стане, там, где был АЛЖИР, в 40 кило­мет­рах от нынеш­ней казах­стан­ской сто­ли­цы Аста­ны (быв­ший Акмо­линск), откры­ли боль­шой, уже госу­дар­ствен­ный, Мемо­ри­ал и Музей жертв поли­ти­че­ских репрес­сий и тота­ли­та­риз­ма. Тыся­чи имен высе­че­ны на сте­лах Мемориала.

«Гит­лер уби­вал дру­гих… с кем вое­вал… Наши вла­сти уби­ва­ли соб­ствен­ный народ! — гово­рил на митин­ге пре­зи­дент Казах­ста­на Нур­сул­тан Назар­ба­ев. — Жен­щин и детей ссы­ла­ли в голую степь, обре­кая на голод, болез­ни, муче­ния, смерть. Жерт­вы поли­ти­че­ских репрес­сий забве­нию не подлежат».

Память — это еще и пока­я­ние. Не толь­ко память о жерт­вах, но еще и о том, кто допра­ши­вал, рас­стре­ли­вал, кон­во­и­ро­вал, заго­нял в бара­ки… Обыч­ные совет­ские люди. Но взгля­ни­те: и сего­дняш­ние рос­си­яне «самым выда­ю­щим­ся чело­ве­ком всех вре­мен и наро­дов» назы­ва­ют Ста­ли­на, а 45 про­цен­тов из них счи­та­ют, что жерт­вы ста­ли­низ­ма оправ­да­ны вели­ки­ми целями.

Ори­ги­нал ста­тьи: Новая Газе­та Казахстан