Ход революции в Германии заставляет Карла Маркса постепенно пересмотреть свои предыдущие прогнозы. На его глазах революция превращается в полу-революцию. «Ни сокрушено ни одного трона, старая армия с дворянским офицерским корпусом сохранена, чиновники все на местах, помещики при своих поместьях. Бастилия ещё не взята!» — пишет он.
«Народ победил; он завоевал свободы решительно демократического характера, но непосредственное господство перешло не в его руки, а в руки крупной буржуазии… Крупная буржуазия, антиреволюционная с самого начала, заключила оборонительный и наступательный союз с реакцией из страха перед народом, т. е. перед рабочими и демократической буржуазией» (NRZ № 14 от 14 июня. Соч. т. 5, стр. 64).
Либеральные правительства вступили на путь соглашения с короной, но «тяжелую болезнь нельзя вылечить розовым маслом» и Карл Маркс призывает к революционной диктатуре, задачей которой должно стать устранении старого госаппарата и остатков старых учреждений, являющихся опорой реакционных сил. Маркс ещё видит развитие революции во французском сценарии 1789–94 годов, и под революционной диктатурой понимает диктатуру рабочего класса, мелкой буржуазии и демократической буржуазии. Буржуазия завоюет себе господство, заручившись предварительно союзником в лице всего народа. Учредительное национальное собрание должно прежде всего стать активным, революционно-активным собранием. Оно должно создать центральное правительство, которое вступило бы в смертельную борьбу со всеми фактически уже существующими правительствами в Германии.
Но и Франкфуртское, и Берлинское национальные собрания занимались школьными упражнениями в парламентаризме — вместо великой страстности партийной борьбы демонстрируя холодное спокойствие духа — вырабатывая наилучший порядок дня и наилучшую конституцию. Беззубые левые в Берлине поддались иллюзии, будто смогут уговорить Собрание сделать революционные шаги. «Какой толк будет от наилучшего порядка дня и от наилучшей конституции, — восклицал Маркс, — если немецкие правительства в это время поставили уже штык в порядок дня?» (NRZ № 7 от 7 июня. Соч. т. 5, стр. 39).
В Берлине законопроект прусского министра земледелия Гирке, предполагал безвозмездно отменить лишь самые незначительные повинности крестьян, а наиболее обременительные подлежали выкупу. Это была пародия на революцию 1789 года! Крестьяне, самые естественные союзники буржуа, плоть от её плоти, и без которых буржуа бессильны против дворянства, были преданы ею без зазрения совести.
21 июля в Кёльне Маркс встречается с Вейтлингом, который проповедовал диктаторское временное правительство. Вейтлинг отрицал буржуазно-демократический характер революции с тяжелым упорством закоренелого сектанта. Маркс же выдвигал идею создания революционного правительства из представителей всех направлений демократического движения.
В сентябре в Берлине разгорается острый политический конфликт. Левый депутат Штейн ещё в августе предложил удалить из армии реакционных офицеров, и большинством голосов предложение было принято. Но министр обороны не пожелал подчиниться этому решению. Правительство Ганземана заявило о намерении подать в отставку. Одновременно Пруссия заключила перемирие с Данией, с которой воевала за Шлезвиг-Гольштейн. Момент истины отчётливо приближался, или победит Собрание и корона падет, или наоборот. Но тогда Собрание будет распущено. Призовет или не призовет на свою защиту Собрание народные массы? Но нет, Франкфуртское Собрание 16 сентября ратифицировало договор с Данией.
Когда 5 октября вновь восстала Вена, Берлинское собрание лишь тратило время на бесконечные дебаты по мелким организационным вопросам и писало воззвания проповедническим пафосом нытиков. Никакой энергии проявлено не было, никакой помощи и поддержки Вене не оказано. 1 ноября Вена пала, на башне св. Стефана вновь взвился чёрно-жёлтый стяг, а её на улицах поселились расстрелы, поджоги, насилие и грабежи. «История не знает более позорной и низкой роли, — писал Маркс, — чем роль германской буржуазии… В Вене только что закончился второй акт драмы, первый акт которой был разыгран в Париже под названием „Июньские дни”… В Берлине мы скоро переживем третий акт» (NRZ № 136, 7 ноября 1848 г. «Победа контрреволюции в Вене». Соч. т. 5, стр. 493–494).
Контрреволюция уже повсюду приходила в движение и переходила в наступление. 18 ноября 1848 Рейнский окружной комитет демократов призывает к повсеместному оказанию сопротивления правительству. Повсюду предполагалось организовать народное ополчение для отпора врагу; лица, не имеющие средств, должны быть вооружены за счёт средств общин. В случае отказа властей повиноваться Национальному собранию, необходимо создавать комитеты безопасности на французский манер. Воззвание было подписано Марксом, Шаппером и Шнейдером (Соч. т. 6, стр. 33). Но все попытки создания ополчения в Кельне в ноябре были сорваны «отцами города». 22 ноября 1848 года в Нёйссе, близ Дюссельдорфа за произнесение мятежных речей, а точнее, за организацию вооружённого ополчения и призыв к вооружённому восстанию против государственной власти арестовываются Фердинанд Лассаль и Лоренц Кантадор.
5 декабря выходит королевский указ о роспуске Национального собрания, и созыве в феврале 1849 года новых палат, а также о пожаловании прусской конституции королем безо всякого соглашения с каким бы то ни было Собранием. Вот и наступил третий акт драмы! Национальное собрание пожало плоды своей длительной слабости и трусости, давшей возможность контрреволюции усилиться и окрепнуть.
Буржуазия и контрреволюция
Между 10 и 31 декабря 1848 года Маркс пишет статью «Буржуазия и контрреволюция» где подводит итоги всего революционного года (NRZ, № №. 165, 169, 170 и 183. Соч. т. 6, стр. 109–134). Здесь, пожалуй, впервые проявился тот ураганный стиль Маркса, который станет всемирно известным после «18 брюмера Луи Бонапарта».
Прусская буржуазия, отмечает Маркс, была заброшена на вершину государственной власти, но не так, как она хотела, путем мирной сделки с короной, а благодаря революции. Народное движение расчистило ей дорогу, сама же буржуазия не ударила палец о палец. Но неприкосновенность собственных интересов буржуазии должна была означать для неё и неприкосновенность короны. Отсюда мечты немецкой и особенно прусской буржуазии о конституционной монархии. Хотя февральская революция была выгодна для прусской буржуазии, так как отдала в её руки кормило государственного корабля, но вместе с тем она спутала её расчеты, так как её господство было связано с защитой интересов народа, т. е. с такими условиями, которых она не хотела и не могла выполнить.
«Не следует смешивать мартовскую революцию в Пруссии, ни с английской революцией 1648 года, ни с французской 1789 года», — подытоживает Маркс.
В обеих этих революциях буржуазия была тем классом, который действительно стоял во главе движения. Пролетариат и не принадлежавшие к буржуазии слои городского населения либо не имели ещё никаких отдельных от буржуазии интересов, либо ещё не составляли самостоятельно развитых классов или частей класса. Поэтому там, где они выступали против буржуазии, например в 1793–1794 годах во Франции, они боролись только за осуществление интересов буржуазии, хотя и не буржуазным способом. Весь французский терроризм был не чем иным, как плебейским способом разделаться с врагами буржуазии, с абсолютизмом, феодализмом и мещанством.
В общем, революции 1648 и 1789 годов не были английской или французской революциями; это были революции европейского масштаба. Буржуазия победила в них. Но победа буржуазии означала тогда победу нового общественного строя, победу буржуазной собственности над феодальной, нации над провинциализмом, конкуренции над цеховым строем, дробления собственности над майоратом, господство собственника земли над подчинением собственника земле, просвещения над суеверием, семьи над родовым именем, предприимчивости над героической ленью, буржуазного права над средневековыми привилегиями.
Ничего подобного не было в прусской мартовской революции. Далекая от того, чтобы стать европейской революцией, она представляла собой только жалкий отголосок европейской революции в отсталой стране. Венское, кассельское, мюнхенское — всякого рода провинциальные восстания протекали рядом с ней и оспаривали у нее первенство.
Немецкая буржуазия развивалась так вяло, трусливо и медленно, что в тот момент, когда она враждебно противостояла феодализму и абсолютизму, она сама оказалась враждебно противостоящей пролетариату и всем слоям городского населения, интересы и идеи которых были родственны пролетариату. В отличие от французской буржуазии 1789 года, прусская буржуазия не была тем классом, который выступает от имени всего современного общества против представителей старого общества, монархии и дворянства. Она с самого начала была склонна к измене народу и компромиссу с коронованными представителями старого общества. Она стояла у руля революции не потому, что за ней стоял народ, а потому, что народ толкал её впереди себя. Она как пласт старого государства, который сам не пробил себе дороги, но силой землетрясения был выброшен на поверхность нового государства; без веры в себя, без веры в народ, брюзжа против верхов и страшась низов. Без всемирно-исторического призвания — точно старик, над которым тяготеет проклятье, осужденный за то, чтобы извращать первые молодые порывы полного жизни народа и подчинять их своим старческим интересам — старик без глаз, без ушей, без зубов, полная развалина, — такой очутилась прусская буржуазия после мартовской революции у руля прусского государства.
Чем же объясняется такое поведение прусской буржуазии? Почему она жмётся к королевской власти, королевской бюрократии и юнкерству? Почему она не способна стать лидером нации, каковым стали её английские, французские и бельгийские предшественники?
Страх перед революцией! Буржуазия отсталой страны бросается в объятия реакции из патологического страха перед революцией! Когда она сильна, она не выполняет своего исторического долга, но трусливо дрожит перед революцией предлагающей ей власть.
В такой стране слишком сильна та часть буржуазии и её интеллигенции, интересы которой равнодушны, и, даже, враждебны интересам развития нации. Это финансовые бароны, кредиторы государства, банкиры, рантье, богатство которых связано с текущим государственным порядком. Это честолюбивые профессора и адвокаты, призванные государством на видные посты. Это фабриканты и поставщики, заключившие контракты с правительством. Это все те мещане, муниципальные советники и торговцы, значение которых падает в круговороте серьёзной политической жизни.
Революция в стране, где уже сформировался рабочий класс, приносит всем этим дельцам нечто неизведанно новое, нечто опасное, нечто отличное от их скромных запросов и требований. И потому эти господа оказываются совершенно правы, не желая революции.
Национальный вопрос в 1848–1849
Среди противников марксизма, в том числе среди националистов-негодяев или националистов-идеалистов, которых используют негодяи, бытуют различные инсинуации на тему «ненависти» Маркса и Энгельса к России, к русским, к славянам, зачисленных ими в контрреволюционные народы, и которых следует чуть ли не стереть с лица земли. Однако утверждения, основанные на надёрганных цитатах про русских варваров, диких татар и безвольных чехов вне всякого исторического контекста и вне логики, с треском рушатся, стоит только более серьёзно рассмотреть данный вопрос.
Исходные, ключевые тезисы по национальному вопросу во время революции 1848 года, изложены Фридрихом Энгельсом в статье «Внешняя политика Германии» (NRZ № 33от 3 июля 1848 г. Соч. т. 5, стр. 160–162). Он констатирует, что в течение последних 70-ти лет немцы представляли собою свору бешеных собак, которую натравливали на всяческое дело европейской свободы. Нет ни одной страны в Европе, где бы ни отличились нанятые немецкие ландскнехты. В реставрации во Франции, в расчленении Польши и в походах в Италию участвовали германская и австрийская армии. Порабощённые Германией народы не имеют условий свободного развития. Даже царская династия в России является немецкой! Вина за эти гнусности падает также и на немецкий народ, пропитанный рабским духом. Но теперь, когда немцы восстали, они обязаны полностью изменить политику по отношению к другим народам. Германия станет свободной в той же мере, в какой предоставит свободу соседним народам. Их свобода станет гарантией немецкой свободы.
К этой стратегии прямо примыкает проблема свободной Польши (NRZ № 70–96, август—сентябрь 1848 г. «Дебаты по польскому вопросу». Соч. т. 5, стр. 335–388). Немецкая иммиграция в славянские страны — Польшу, Богемию, Моравию, пишет Энгельс, происходила непрерывно, начиная с XII-XIII веков. Все славянские территории, где немцы пустили корни, отличает один и тот же феномен: славяне там являются преимущественно земледельческим населением, а немцы — бюргерским, торговым, цеховым сословием. Пусть это и привнесло западное мастерство и торговые связи, но тем самым немцы не дали образоваться славянским городам со славянской буржуазией. Немцы законсервировали границу между сельской и городской культурой и языком, а в таких условиях о просвещении и образовании славян говорить не приходится. Поэтому у немцев долг перед славянами.
На Германии висит вина за семь санкционированных разделов Польши. Но теперь, во время революции национальная самостоятельность Польши представляет самую насущную необходимость. Почему? Потому что европейская реакция, начиная с Венского конгресса 1815 года, базируется на союзе России, Пруссии и Австрии. А скрепляется этот союз именно разделом Польши. Сама же Польша, волею исторической судьбы, сделалась революционной частью России, Австрии и Пруссии, а со времени краковского восстания 1846 года борьба за польскую независимость является и борьбой за аграрную революцию против патриархального абсолютизма. В отличие от помощи в борьбе за независимость разбросанных и перемешанных между собой народов Восточной Европы вопрос с Польшей является самым разрешимым из политических вопросов. Польша должна получить территорию 1772 года вместе с прибрежной балтийской полосой и устьями своих больших рек. Революционная Германия обязана разорвать реакционный Священный союз и с оружием в руках потребовать от России отказа от Польши. Война с Россией станет полным, открытым и действительным разрывом с позорным германским прошлым, действительным освобождением Германии и установлением демократии.
Германская революция не может победить не разрушив прусского и австрийского полицейских государств, а эта цель останется недостижимой, покуда не будет разбита мощь русского царя. Не Николай I предлагал в 1848 году прусскому принцу свою армию для подавления революции? Не Николай I в. 1849 году удушил венгерскую революцию?
Но война с Россией имеет для революции и ещё одну важную сторону — избавление ото всех прекраснодушных иллюзий и мобилизацию всех революционных немцев для отпора вторжению. Пускай прусское правительство и буржуазия призовут в страну царскую армию, раз дело идёт к этому! Как только Германия почувствует на себе русский кнут, тогда она поведёт себя иначе (NRZ № 279, 22 апреля 1849. «Русские». Соч. т. 6, стр. 470.
То же самое касается и войны с Данией. Война за Шлезвиг-Гольштейн является первой революционной войной Германии. На сторону Дании встали три контрреволюционные державы: Англия, Пруссия и Россия. Но именно революция придала радикальный характер шлезвигскому движению, которое ранее намеревалось отделиться от Дании и создать ещё одно карликовое германское государство. Теперь Кильское собрание стало самым демократичном из всех германских собраний и требует единой Германии. Возможно, у Дании найдутся неоспоримые права на Шлезвиг-Гольштейн или его часть. Но закон революции превыше всего! Германия отбирает Шлезвиг по тому праву, по какому революционные французы забрали Фландрию, Лотарингию и Эльзас (NRZ № 99, 19 сентября 1848 г. «Датско-прусское перемирие». Соч. т. 5, стр. 422–423).
Решающее значение для Энгельса имеют не абстрактные интересы наций, а интересы живой революции. Братский союз народов и федеративная республика Европы могут быть осуществлёны только при помощи радикальной революции и кровавой борьбы (NRZ № 222–223, 15—16 февраля 1849 г. «Демократический панславизм». Соч. т. 6, стр. 290). Славянские народы Австрии тоже поднялись в 1848 году за свою свободу, особенно прославилась бойня в Праге в июне 1848. Но они так не смогли подняться выше панславизма — стратегии создания единого славянского государства из разных народов находящихся на разных ступенях развития, под владычеством России. Поэтому панславизм заведомо реакционен. Да, немецкая революция тоже требует создания единой Германии. Но если бы немецкая демократия поставила бы во главу своей программы требование вернуть обратно Эльзас, Лотарингию и Бельгию, под тем предлогом, что большинство населения там немецкое, то такой пангерманизм безусловно стал бы реакционным (Соч. т.6, стр. 304).
Кто поддержал австрийскую реакцию? Австрийская камарилья нашла поддержку только у чехов, хорватов и словенцев. Они наступали на восставшую Вену, они наступали на Милан, они наступали на Краков, они наступали на Будапешт. Даже Славянский съезд в Праге был разогнан чехами и словаками! Чешские демократы фантазёры не смогли найти среди своего народа почвы для своих идей.
Поэтому Энгельс и отделяет нации — носительниц исторического развития и исторической инициативы, от наций, которые свою национальную независимость ставят выше европейской революции. Отделяет не априорно, а по факту на момент 1848–1849 годов. Революция неумолимо заставила всех высказаться за или против неё. В течение одного месяца все народы, созревшие для революции, совершили революцию, все не созревшие для революции объединились против революции (Соч. т.6, стр. 301). Первые — это немцы, венгры и поляки; а вторые — славяне, румыны и трансильванцы. Первые активно воздействовали на историю, поэтому они революционны. Вторых история уже в течение столетий влечёт за собой против их воли и им предстоит погибнуть в буре мировой революции, поэтому они контрреволюционны (NRZ № 194, 13 января 1849. «Борьба в Венгрии». Соч. т. 6, стр. 175–186). Сказанное выше не относится к России; русские контрреволюционны временно, пока ещё (NRZ № 222–223, 15—16 февраля 1849 г. «Демократический панславизм». Соч. т. 6, стр. 294).
Энгельс не верил (продолжал не верить и в 1882 году) в жизнеспособность всяческих мелких наций или их обломков, особенно тех, кто проделал первые шаги к цивилизации под чужеземной властью. Для реальной национальной независимости необходима достаточная территория, достаточная численность населения, выход к морю, обладание речными артериями, исторический пласт самостоятельного существования и традиции борьбы за независимость. Кроме поляков, русских и турецких славян, ни один другой славянский народ, по его мнению, не имел «славянского» будущего. Чехи не способны стать ядром славянского государства по причине огромного немецкого городского населения. Мифическим представлялось ему и единое государство южных славян, которое тут же будет порезано на лоскуты и взято под контроль различными державами (Соч. т. 6, стр. 294–296).
В своём анализе национальностей Энгельс, хотя и отвлекается на общеисторические обзоры, всё равно мыслит исключительно законами революции. Энгельс революционер, а не этнолог и не культуролог. Если бы, заканчивает он свою мысль, славяне начали бы новую революционную историю, если бы где-нибудь они приняли серьёзное участие в событиях 1848 года, если бы подняли восстание против чёрно-желтого знамени, то европейская революция с самого начала была бы заинтересована в их освобождении. И тогда частные интересы немцев и венгров отступили бы на второй план, ибо интересы революции важнее. Но историческая проверка показала: этого не произошло, австрийские славяне послужили главным орудием контрреволюции, хотя сами являлись угнетаемыми у себя дома (Соч. т. 6, стр. 298–300). Что ж, безмолвные холопы и крепостные нужны барам и крепостникам, но революции они не нужны. Революция будет вести революционную войну против тех, у кого национальность, реальная или фантастическая общеславянская, стоит выше революции. Революция не позволит ставить себе условия и не может позволить себе ждать. Поэтому только с помощью самого решительного терроризма против чехов, хорватов и русских можно оградить революцию от опасности. Если хорваты и чехи как собачки хотят заслужить кость автономии у австрийского абсолютизма за счёт крови восставшей Вены или Милана, то для революции они — бешеные собаки. Если панславизм не перестанет продолжать отрекаться от революции во имя фантастической славянской национальности, революция будет относиться к ним как к врагам (Соч. т. 6, стр. 306).
Никогда Энгельс или Маркс не делили народы на заведомо революционные и заведомо контрреволюционные. Уже 27 марта 1949 года с началом военных действий Австрии против Италии, Энгельс вновь обращает взор на славян и на австрийский абсолютизм, который слабеет, разрываясь между Венгрией и Италией. Он прибавляется к этому и третий дестабилизирующий элемент — славянскую оппозицию, с каждым днём расширяющая свою базу и организующаяся всё лучше и лучше. Славяне спасли Австрию, а та в благодарность за это с оскорблениями возвращает их в состояние до мартовской революции. Австрия становится невыносимой даже для самых варварских народов, главных столпов старой Австрии, для южных славян в Далмации, Хорватии и Банате, для верных граничар (NRZ № 257, 28 марта 1849. «Война в Италии и Венгрии». Соч. т. 6, стр. 410, также Соч. т. 7, стр. 226).
После отмены крепостного права, разорившей и крестьян и дворян, Энгельс рассматривал и Россию как страну, которая в ближайшем будущем будет играть наиболее важную роль. Если в России начнётся революция, то побледнеют сцены 1793 года и изменится лицо всей Европы. Старая Россия была до сих пор огромной резервной армией европейской реакции; она действовала в качестве таковой в 1798, 1805, 1815, 1830, 1848 годах. А когда революция в России уничтожит эту резервную армию реакции — вот тогда посмотрим, как обернётся дело! (Соч. т. 19, стр. 123–124). После убийства Александра II Маркс и Энгельс предполагали, что после длительной и жестокой борьбы дело придёт к российской Коммуне! А в 1882 году прямо объявили Россию передовым отрядом революционного движения в Европе (Соч. т. 19, стр. 252, 305).
Да что там Россия? Даже в Китае среди мятежного плебса появились люди, указывающие на бедность одних, на богатство других, требующие иного распределения имуществ, требующие полного уничтожения частной собственности. Этим они пугают добропорядочных европейцев, которые даже в Китае не могут спрятаться от этого пагубного учения — от социализма. Самая древняя и самая прочная империя идёт к своему общественному перевороту. И когда все европейские реакционеры в предстоящем им близком бегстве в Азию добегут, наконец, и до Китайской стены, до врат, которые ведут к архиконсервативной твердыне, то, как знать, не прочтут ли они там надпись: Republique Chinoise — Liberte, Egalite, Fraternite (Соч. т. 7, стр. 234).
Если относиться к анализу и воззваниям 1848–49 годов как к пророчествам, то история доказала, что Энгельс слегка переоценивал венгров и поляков, а также Польшу как поле решающей революционной битвы. И недооценивал чехов, словаков, словенцев и хорватов. Но общая линия его рассуждений, безусловно, верна. Чего стоит одно его предсказание в 1877 году о том, что революция в России сломает хребет объединённого европейского деспотизма, освободит Германию от Пруссии, а малые славянские народы Австрии — от реакционных грёз панславизма. И европейское рабочее движение должно и будет только приветствовать такое течение дел (Соч. т. 19, стр. 146). Так оно и случилось: только после революционного уничтожения царизма в России чехи и словаки, а также сербы, хорваты и словенцы смогли выстроить собственные государства.
Конец революции
Маркс мрачно отслеживал шаги наступления европейской контрреволюции в 1848 году: 10 апреля в Лондоне сорвана чартистская демонстрация, 25 июня утоплено в крови парижское восстание, 6 августа обратное завоеван австрийскими войсками Милан, 1 ноября — падение Вены, декабрь — переворот в Берлине. Маркс надеется на революционную инициативу от Франции, на новый крик галльского петуха, а также на новые февральские выборы в Пруссии при тех обстоятельствах, когда буржуазия полностью разоблачила себя, а контрреволюция ещё осторожничает и не решается на прямую атаку.
25 января в Кельне и в Рейнской области демократическая левая получает 2/3 голосов. Вильгельм Вольф призывает сельскохозяйственный пролетариат к восстанию. Но 22–28 марта 1849 года парламент принимает имперскую Конституцию, составной частью которой стали «Основные права немецкого народа». Но она оказалась мертворожденной. 3 апреля прусский король Фридрих Вильгельм IV категорически отказался принять «свинскую корону», отдававшую «тлетворным запахом революции». Большинство немецких правительств отказываются признать Конституцию и 27 апреля вторая палата прусского лантага оказалась распущенной.
Демократическая стратегия откровенно исчерпала себя. 14 апреля 1849 года Карл Маркс и его сторонники размежевываются с демократами, выходят из демократических союзов и присоединяются к объединению германских рабочих. «Мы считаем, что существующая организация демократических союзов включает в себя слишком много разнородных элементов… Мы считаем предпочтительным более тесное объединение рабочих союзов, состоящих из однородных элементов; поэтому настоящим заявляем о своём выходе с сегодняшнего дня из Рейнского окружного комитета демократических союзов. Фр. Аннеке, К. Шаппер, К Маркс, Г. Беккер, В. Вольф» (NRZ № 273, 15 апреля 1849. Соч. т. 6, стр. 462). Кёльнский рабочий союз также выходит из Союза рейнских демократов и 6 мая 1849 года созвал все рабочие союзы на провинциальный конгресс для того чтобы организовать общий рейнско-вестфальский рабочий союз, и чтобы в таком виде принять участие на всегерманском съезде, созываемым в июне лейпцигским «Рабочим братством» Стефана Борна.
В мае вспыхивают то тут, то там разрозненные восстания в защиту конституции — в Дрездене, Дюссельдорфе, Золингене. Но только в Бадене и Пфальце дело дошло до создания временных правительств, опиравшихся на повстанческую армию.
16 мая Маркса высылают в 24 часа из Пруссии, а против Энгельса возбуждают уголовное дело. Из-за того что в последних номерах NRZ она выступает всё более решительно, возбуждая презрение к существующему правительству, призывая к насильственному перевороту и установлению социальной республики. Это был конец «Новой рейнской газеты», последний 301‑й номер которой вышел 19 мая 1849 года отпечатанный красной краской — «К чему эти глупые фразы, эта официальная ложь! Последние номера ни на йоту не отличаются от первого „пробного номера”… Мы беспощадны и не просим никакой пощады у вас. Когда придёт наш черёд, мы не будем прикрывать терроризм лицемерными фразами» (Соч. т. 6, стр. 547).
Маркс и Энгельс устремляются во Франкфурт, пытаясь воздействовать на левых депутатов Национального Собрания, чтобы те призвали народ к оружию. Ситуация ещё кажется не безнадежной, но не слишком долго. Их политический и военный план не встречает никакой симпатии у левых депутатов.
Следующим их пунктом был Баден. Но созданное в Карлсруэ правительство демократов пребывало в бездействие, им и в голову не приходило двинуться на Франкфурт. Критика Маркса вызвала в баденском правительстве возмущение. В Пфальце, в Кайзерслаутерне была похожая картина полной беззаботности. Мелкие буржуа просто не знали, что им делать, их правительство не принимало даже мер к обороне.
31 мая друзья расстаются. Маркс уже все понял и едет в Париж — только события во Франции могут оживить германские труппы. Энгельс остается в Пфальце, в добровольческом отряде Августа Виллиха. Он принял участие в 4‑х стычках и непосредственно описал всю бестолково-грандиозную военную кампанию, вместе со всеми глупостями и предательствами. Читая его сводки и свидетельства не знаешь, в каких местах комедии нужно смеяться, а в каких актах драмы следует плакать (Соч. т. 7, стр. 111 — 207). Отряд, в котором он сражался, прикрывал отступление разбитой баденско-пфальской армии, и 12 июня 1849 года последним пересек швейцарскую границу. Так закончилась немецкая революция.
А 13 июня в Париже, левая мелкобуржуазная часть парламента отвергла предложение рабочих о немедленном восстании и организовало взамен мирную демонстрацию, которая была тут же разогнана кавалерией. Последняя попытка революционного выступления была подавлена.
2‑я переоценка. Перманентная революция
Впервые словосочетание «перманентная революция» прозвучало в середине марта 1850 года в работе Маркса «Классовая борьба во Франции».
«В ходе революции положение так быстро созрело, что друзья реформы всех оттенков, что средние классы с их скромнейшими требованиями принуждены были объединяться вокруг знамени самой крайней партии переворота, вокруг красного знамени… пролетариат все более объединяется вокруг революционного социализма, вокруг коммунизма… Это социализм, есть объявление непрерывной революции, классовая диктатура пролетариата как необходимая переходная ступень к уничтожению классовых различий, к уничтожению всех производственных отношений, на которых покоятся эти различия, к уничтожению всех общественных отношений, соответствующих этим производственным отношениям, к перевороту во всех идеях, вытекающих из этих общественных отношений». Итак, непрерывная революция по Марксу должна привести к классовой диктатуре пролетариата.
Тяжело определить, если вообще возможно, кто из двух революционеров первым пришёл к мысли о перманентной революции. Хотя Фридрих Энгельс и не употребил термина «перманентная», содержание его политических выводов пожалуй формально предвосхищают на несколько месяцев строгий анализ его друга. Мы констатируем факт, говорит Энгельс, что мелкий буржуа поспешил принять героическую позу, ибо в своих расчётах смотрел на крупную буржуазию — цвет домартовского либерализма, вставшую во главе движения за конституцию. Раз крупная буржуазия примкнула к делу, разве не обеспечено этим самым поддержка всех классов и слов населения? Само собой понятно, что эти расчёты нисколько не помешали крупному буржуа при первой же возможности предать движение. А в последствие, когда всё закончилось плачевно, задним числом ещё и посмеяться над мелкой буржуазией.
Крупная буржуазия быстро отреклась. Душу компании за конституцию составлял класс мелкой буржуазии, сословие бюргеров, преобладающий на юге Германии. Снизу её поддерживал пролетариат и мелкое крестьянство. Но и мелкая буржуазия подтвердила полную некомпетентность, и тут движение потерпело поражение из-за своей собственной половинчатости и внутренней слабости. Теперь, с июня 1848 года вопрос стоит так: либо власть революционного пролетариата, либо власть тех классов, которые господствовали до февраля 1848. Среднее решение невозможно! Особенно в Германии, где буржуазия обнаружила свою неспособность к политическому господству. Удержать своё лидерство она была способна только идя на уступки королевской бюрократии и юнкерству. Теперь победить может или феодально-бюрократическая монархия или подлинная революция. Но революция в Германии может закончиться не раньше, чем будет установлено полное господство пролетариата! (см. Ф. Энгельс. «Германская кампания за имперскую конституцию». Август 1849 — февраль 1850. Соч. т. 7, стр. 122 и 205–206).
Прекрасный образчик теории перманентной революции. Историческое развитие втянуло Германию в мировой рынок и в мировое разделение труда. Но это же историческое развитие, в том числе и докапиталистическое, оставило немецкому народу пакет неразрешённых задач — территориально и политически раздробленную нацию, сословный государственный аппарат во главе с королём, отсутствие парцеллярной крестьянской собственности на землю. Опоздав к 1793 году, Германия вступает в демократическую революцию с разложившимся и поляризовавшимся третьим сословием, в составе которого пролетариат выступает теперь с собственной программой. В этих условиях, буржуазия предпочитает революции мирную сделку с короной за спиной народа, предпочитает интересы нации неприкосновенности своей собственности. А значит и предаёт демократию в угоду консервативного порядка. С другой стороны, мелкая буржуазия, включая крестьянство, заинтересовано в демократии; аграрный и национальный вопросы дают крестьянству, подавляющему большинству населения отсталых стран, исключительное место в демократической революции. Заинтересовано, но не способно построить дееспособных партий, возглавить общенациональное движение и повести его к победе. Неспособно из-за экономической и политической несамостоятельности и глубокой внутренней дифференциации. Задачи, стоящие перед нацией, найдут своё самое радикальное решение только под политическим руководством партий рабочего класса, а мелкая буржуазия выберет либо сторону буржуазии, либо пролетариата. Рабочий класс, под угрозой реставрации старых порядков, обязан самостоятельно толкать революцию всё дальше и дальше, до тех пор, пока не возьмёт полноту власти в свои руки, пока не установит диктатуру пролетариата. Раз начавшись, революция не будет иметь средних промежуточных стабильных этапов. Это и есть непрерывная революция.
Характерен также и другой вывод Энгельса: «Рабочий класс взялся за оружие с полным сознанием того, что по своим непосредственным целям это не его собственная борьба. Но он следовал единственно правильной для него тактике: ни одному классу, поднявшемуся на его плечах (как это сделала буржуазия в 1848), он не хотел позволить укрепить свое классовое господство, если тот не предоставлял рабочему классу, по крайней мере, свободного поля для борьбы за его собственные интересы. Во всяком случае, рабочий класс стремился довести дело до кризиса, который или решительно и бесповоротно увлек бы нацию на революционный путь, или же привел бы к возможно более полному восстановлению дореволюционного status quo и таким образом сделал бы неизбежной новую революцию…» (Фридрих Энгельс. «Революция и контрреволюция в Германии», ноябрь 1852. Соч. т. 8, стр. 103–104).
Классическую, законченную формулировку концепции перманентной революции Карл Маркс дает в «Обращении Центрального комитета к Союзу коммунистов» в марте 1850, из которой следуют и организационные выводы (Соч. т. 7, стр. 260–267). Речь в листовке идет о реорганизации и консолидации Союза в текущих и возможных новых революционных условиях. Рабочая партия должна теперь выступать возможно более организованной, возможно более единодушной и возможно более самостоятельной, если она не хочет снова, как в 1848, быть эксплуатированной буржуазией и тащиться у нее в хвосте.
Новая революция близка. И роль, которую немецкие либеральные буржуа в 1848 сыграли, но отношению к народу, в предстоящей революции эту столь предательскую роль возьмут на себя демократические мелкие буржуа, занимающие теперь в оппозиции такое же положение, какое занимали либеральные буржуа до 1848 года. Далекие от мысли произвести переворот во всем обществе в интересах революционных пролетариев, демократические мелкие буржуа стремятся к такому изменению общественных порядков, которое сделало бы для них по возможности более сносным и удобным существующее общество.
Но их требования ни в коем случае не должны удовлетворить партию пролетариата. В то время как демократические мелкие буржуа хотят возможно быстрее закончить революцию, наши интересы и наши задачи заключаются в том, чтобы сделать революцию непрерывной до тех пор, пока все более или менее имущие классы не будут устранены от господства, пока пролетариат не завоюет государственной власти, пока ассоциация пролетариев не только в одной стране, но и во всех господствующих странах мира не разовьется настолько, что конкуренция между пролетариями в этих странах прекратится и что, по крайней мере, решающие производительные силы будут сконцентрированы в руках пролетариев. Дело идет не об изменении частной собственности, а об её уничтожении. Дело идет о Великой социальной революции.
Рабочие должны поддерживать революционное возбуждение, насколько это возможно. Они должны взять на себя руководство эксцессами и случаями народной мести. Им необходимо выставлять свои собственные требования. Уступок и гарантий нужно добиться силой. Наряду с новыми официальными буржуазно-демократическими правительствами они должны сейчас же учреждать собственные, революционные рабочие правительства. И с первого же момента победы необходимо направлять недоверие уже не против побежденной реакционной партии, а против прежних союзников. Следует также вооружиться и организоваться в виде самостоятельной пролетарской гвардии, с командирами и собственным генеральным штабом.
«Для своей конечной победы они сами больше всего сделают тем, что уяснят свои классовые интересы, займут как можно скорее свою самостоятельную партийную позицию и ни на одно мгновение не поддадутся тому, чтобы демократические мелкие буржуа своими лицемерными фразами сбили их с пути самостоятельной организации партии пролетариата. Их боевой лозунг должен гласить: „Непрерывная революция”».
Ihr Schlachtruf mu? sein: Die Revolution in Permanenz.
Игорь Шибанов, СоцСопр-Москва, КРИ
5 мая, 2008
Источник: www.socialismkz.info,
получено с помощью rss-farm.ru
Read the original post:
Карл Маркс и перманентная революция 2