Про бурный сентябрь девяностого года
25 лет назад первый месяц осени оказался заполнен столь бурными политическими и медийными событиями, что о них не грех вспомнить даже и четверть века спустя. Тем более что текущий сентябрь принёс два сообщения в российских новостных лентах, имеющих прямое отношение к одному из главных героев (по дальнейшему контексту — антигероя) событий четвертьвековой давности.
О памятниках Солженицыну и реакции на них
5 сентября этого года на Корабельной набережной российского города-порта Владивостока был установлен памятник Александру Исаевичу Солженицыну. Это первый в первый в России скульптурный памятник великому русскому писателю за семь с гаком лет, прошедших после его смерти, если не считать бюста на аллее русских лауреатов Нобелевской премии во дворе Белгородского университета (есть ещё мемориальные доски в Москве и в родных местах писателя — Пятигорске и Ростове-на-Дону).
А уже 8 сентября владивостокский памятник Солженицыну подвергся силовой атаке с идеологическим наполнением: местный житель Максим Шинкаренко, позиционирующий себя первым секретарём горкома ВЛКСМ при КРПФ, надел на голову каменного Александра Исаевича самодельную табличку с надписью «Иуда». Свои действия неокомсомольский вожак объяснил тем, что считает Солженицына «предателем, антисоветчиком и русофобом» (странно, что забыл упомянуть «литературного власовца»). Кроме того, табличковешатель поведал, что ещё год назад обращался к городским властям с просьбой установить на этом месте памятник Сталину, а они-де распорядились иначе.
Судебное заседание по обвинению коммуниста-сталиниста в хулиганстве назначено на 23 сентября, так что новости по этому делу ещё будут. В том числе и в отношении того, какое именно деяние усмотрят в произошедшем местные правоохранительные органы — административное правонарушение или уголовное преступление, а если хулиганство, то какое именно — просто мелкое или мотивированное идеологической ненавистью и враждой. Ну и, конечно же, судебный процесс обещает вылиться в резонансный «процесс о мнениях».
Мне же в этом деле представляется самым удивительным (и не буду скрывать — отрадным) как раз то обстоятельство, что при всеобщем торжестве неосовка и сталинизма в путинской России нашёлся хоть один регион, власти которого предпочли увековечить в камне или бронзе Солженицына, а не Сталина, как это уже сделано во многих российских городах.
И ещё вот какая мысль возникает при сопоставлении российской и казахстанской политических реальностей: мог ли памятник Солженицыну появиться у нас в Казахстане? Например, в Экибастузе, где будущий писатель сидел в лагере, а спустя годы описал его в своём первом рассказе «Один день Ивана Денисовича», а ещё позже — в нескольких главах «Архипелага ГУЛАГ». Или же в мойынкумском райцентре Коктерек на севере Джамбульской области, где он после лагеря отбывал ссылку, а потом описал эти места в других главах «Архипелага» плюс в романе «Раковый корпус». А ведь есть ещё и Долинка — столица Карлага, и Малиновка — столица «АЛЖИРа», и степлаговский Джезказган как место Кенгирского восстания — ни в одном из этих мест Солженицын не бывал, но всё происходившее на этих островах ГУЛАГа описал в своей главной книге.
Полагаю, что оснований для установки в Казахстане памятника Александру Солженицыну более чем достаточно, но вряд ли таковой памятник когда-либо будет установлен. И причиной тому (возможно не единственной, но я сейчас собираюсь коснуться лишь той истории, началу которой сегодня исполняется 25 лет) был всего один абзац из большого по объёму публицистического текста А.И. Солженицына «Как нам обустроить Россию».
Обустроить Россию, расчленив Казахстан?
Этот текст был опубликован в один день 18 сентября 1990 года в сразу двух московских (в те времена ещё и центральных, то есть предназначенных не для Москвы или России, но и для всего тогдашнего СССР) газетах «Комсомольская правда» и «Литературная газета» суммарным тиражом свыше 1,5 миллиона экземпляров. Статья начиналась знаменательными словами великого старца: «Часы коммунизма своё отбили. Но как бы нам не оказаться погребёнными под его обломками».
Между тем, предлагаемая А.И. Солженицыным программа выхода России из кризиса отнюдь не была программой демократической и либеральной, а скорее русофильско-почвеннической утопией. Это вовсе не было новостью для людей, находившихся «в теме» и знакомых с эволюцией солженицынских взглядов от его антисталинизма 60‑х годов к неоцаризму 80‑х. Для тех же читателей, кто в 1989—90 годы впервые в своей жизни открывал для себя «Архипелаг ГУЛАГ», «В круге первом» и «Раковый корпус», Нобелевскую лекцию писателя и его статью-призыв «Жить не по лжи!», воинствующий антидемократизм вермонтского изгнанника был неприятным открытием, а само письмо — потрясением с жирным знаком «минус».
Вдвойне потрясением были для казахстанцев, и прежде всего для казахов, те буквально 5—6 строк из трактата, в которых Солженицын призывал включить в российскую часть нового государства «Российский союз», которое должны были образовать Россия, Украина (без Галиции) и Белоруссия, примерно две трети территории современного Казахстана. Оставшуюся треть Казахстана (правда, тоже немаленькую — «от Алтая до Каспия») он милостиво соглашался отдать казахам для отделения от России.
О самом же казахском народе и его землях великий писатель земли русской не нашёл иных слов, кроме туповато-грубоватого казарменного юмора: «где их стада раз в год проходили, там и Казахстан». Иными словами, определил для Казахстана государствообразующим фактором существование даже не людей определённой национальности, а бессмысленных скотов.
При всём при том сей пассаж скорее всего не был сознательно антиказахским; здесь доминировало, пожалуй, не специальное стремление побольнее унизить несимпатичный писателю народ, а нарочитое пренебрежение в отношении этого народа в форме вдвойне оскорбительного «незамечайства». Для сравнения отметим, что украинцев автор трактата не только не поносил, но и наоборот, очень даже хвалил, но в такой форме, что на Украине его текст вызвал почти такое же отторжение, как и в Казахстане.
В то же время «антиказахский» пассаж Солженицына практически не был замечен в дискуссии, развернувшейся в московской прессе. Там если вообще заметили этнополитические мотивы трактата, то лишь по «украинскому вопросу» плюс многозначительное НЕ-упоминание о будущем евреев в России, что вкупе с солженицынскими похвалами Государству Израиль давало основание понять это так, что писатель указывает российским евреям на дверь.
В Казахстане же суждения Солженицына по «казахскому вопросу» вызвали газетную и общественную бурю. Казахскоязычные и в чуть меньшей степени официальные русскоязычные газеты заполнились воплями и проклятиями по адресу писателя, практически идентичными старым пропагандистским выпадам против «литературного власовца» в центральных газетах 70—80‑х годов. Казахские писатели и прочие деятели культуры начали соревноваться в сочинении и оглашении коллективных писем с проклятиями «врага народа» (теперь нации).
Русские писатели-либералы из созданного незадолго до того объединения «Казахстанский апрель» подписали коллективное письмо гораздо более умеренного и взвешенного характера. В этом письме Александра Исаевича осуждали за великодержавный шовинизм и жлобское хамство по отношению к казахам, но и одновременно напоминали о бесспорных заслугах Солженицына в русской литературе, о его героическом сопротивлении тоталитарному режиму (текст письма написал Морис Симашко, исторический романист и живой классик русской литературы в Казахстане).
Откровенные же национал-радикалы из Гражданского движения «Азат» и национал-демократических партий «Желтоксан» и «Алаш» уже 20 сентября начали на алма-атинских площадях Брежнева (Новая площадь, позднее площадь Республики) и Чокана Валиханова митинговую волну «нон стоп». Широкую публику эти митинги впечатлили прежде всего двумя нетривиальными плакатами с такими текстами: «Дружину Солженицына — в Архипелаг ГУЛАГ!» и «Русские братья, не уезжайте — нам нужны рабы и проститутки!» Впоследствии лидер «Желтоксана» Хасен Кожахметов и один из лидеров «Азата» Советказы Акатаев уверяли, что последний из названных лозунгов изготовили и демонстрировали провокаторы из КГБ.
К писателю подверстали журналиста
Итак, первый «солженицынский» митинг прошёл 20 сентября 1990 года и продолжился на следующий день. И 21 сентября 1990-го географически удалённому антигерою из Вермонта был подыскан напарник поближе — непосредственно в Алма-Ате. Это был казахстанский собкор московской газеты «Известия» Владимир Ардаев, один из лучших казахстанских журналистов информационного жанра. Первым его «преступлением» митинговые ораторы сочли опубликованную в газете заметку об этих митингах с указанием (очень сдержанным по тону, без всякого обличительного пафоса) на их неприглядные стороны и с явственным намёком на возможную инспирацию этих явлений со стороны, т.е. сверху.
Вторым «преступлением Ардаева» была объявлена другая его заметка о происшедшем двумя днями ранее взрыве самодельного взрывного устройства в созданной за год до того казахской школе №145 в алма-атинском спальном микрорайоне «Орбита». При взрыве никто не пострадал, была лишь частично разрушена железная решётка, отделявшая помещения казахскоязычной части школьного здания от помещений русскоязычной школы №45, на базе которой и была создана казахская школа. Милиция открыла уголовное дело, но подозреваемых так и не нашла (ни тогда, ни после).
Алма-атинские газеты сообщили об инциденте глухо и односложно, без каких-либо собственных версий, зато на антисолженицынских митингах ораторы закричали: «Спасайте казахские школы!» и стали указывать на саботаж и диверсии со стороны местных «русских сепаратистов». Ардаев же, рассказав в своей «известинской» заметке об обстоятельствах взрыва, высказал предположение, что никакой диверсии не было, а могла быть лишь мальчишеская шалость микрорайоновских подростков, подогретая вполне себе стихийным неприятием языковой сегрегации в стенах родной школы. Установку межшкольной решётки директор новой школы и чиновники из районо оправдывали необходимостью создания языковой среды, чтобы казахские школьники говорили между собой по-казахски не только на уроках, но и на переменах, о чём Ардаев также упоминал в своей заметке. Упомянул хоть и неодобрительно, но вполне односложно и уж точно без нажима и пафоса.
Однако проявление житейского здравого смысла, профессионального репортёрского чутья и нормальной журналистской объективности стоили Владимиру Ардаеву большого количества площадной в обоих смыслах этого слова брани на тех митингах. Наряду с хоровым скандированием лозунга «Ардаева — в Россию!» раздавались также и призывы к физической расправе с антипатриотом, но ладно хотя бы не нашли реального воплощения.
В те же дни в алма-атинскую журналистскую и политическую среду проникла (или же была вброшена) информация о том, что после первого митинга на Новой площади группу активистов пригласили в расположенное там же здание ЦК Компартии Казахстана, оно же резиденция президента Казахской ССР (должности президента КазССР и персека ЦК с апреля 1990-го совмещал Нурсултан Назарбаев). Приглашённых любезно принял второй секретарь ЦК Владислав Ануфриев, чья должность считалась креатурой Москвы, и он (по слухам) заверил национал-радикалов в том, что никакой «московской крыши» у Ардаева нет, так что можете клеймить его сколь угодно резко, а мы вас втихаря поддержим.
Всю ситуацию автор этих строк, будучи в тот период соредактором самиздатской газеты «Мнение», описал в те дни в короткой фельетонной реплике, озаглавив её существительным-вопросом«Перевербовка?». Там говорилось о новом для того времени явлении в аппаратно-политической жизни «верхов», которое в дальнейшем пришлось наблюдать неоднократно. При этом ортодоксальные коммунисты с большей или меньшей лёгкостью отказывались от коммунистической идеологии, но отнюдь не от власти и уж точно не от партийно-гебешной нетерпимости к честным и непродажным журналистам.
Дальнейшая судьба журналиста Ардаева
Антисолженицынские и антиардаевские митинги продолжались чуть больше недели, постепенно уменьшаясь в числе собиравшихся на них людей, а окончательно прекратились к последним числам сентября. Ни тогда, ни после каких-либо организационных выводов к Ардаеву применено не было, хотя менее года спустя, в июне 1991-го, журналист вновь стал «врагом», только на этот раз не «нации», а лично президента республики.
В одном из репортажей об очередной сессии Верховного Совета КазССР Ардаев воспроизвёл один из фрагментов речи президента Назарбаева, в котором тот сообщил депутатам о том, что президент СССР Михаил Горбачёв предложил ему занять пост вице-президента Союза вместо Геннадия Янаева, от какового предложения он отказался. Видимо, сам президент Казахстана тут же пожалел о своей откровенности, и возможно, редакциям газет было передано указание — ничего об этом не сообщать (корреспонденты же независимых газет, которые могли ослушаться запрета, в зале заседания, скорее всего, не присутствовали).
Как рассказывал нам впоследствии (в январе 1998 года) сам Владимир Ардаев, а ему рассказали летом 1991-го коллеги по редакции «Известий», после выхода той его заметки сам Назарбаев звонил в Москву главному редактору и, по словам главного, буквально орал на него, требуя немедленно отозвать Ардаева из Казахстана. Руководство центральной газеты сочло за лучшее предоставить своему собкору внеочередной трудовой отпуск, настояв на его выезде на отдых в Крым с женой и детьми. Вернувшись в Алма-Ату уже после августа 1991-го, Владимир Ардаев продолжал работать собкором вплоть до мая 1998 года, когда он с семьёй уехал в Россию окончательно. Между тем история с предпутчевым «непристойным предложением» Назарбаеву от Горбачёва сразу же после августа 1991 года стала общим местом во многих «воспоминаниях быстрого реагирования» о событиях, предшествовавших путчу.
Ещё позже, а именно через пять лет (сентябрь 1996 года) собкор Ардаев «проштрафился» в третий раз, добыв и опубликовав информацию о некоей ссоре между казахстанским президентом Назарбаевым и узбекским Исламом Каримовым. По этому поводу Назарбаев высказал бравшим у него интервью журналистам: «Это самая настоящая провокация. Ардаева уже однажды изгоняли из Казахстана, и сейчас, если мы его выгоним, больше он здесь не появится. Потому что он разжигает рознь и разрушает дружбу между государствами СНГ. Так и передайте Ардаеву» (газета «Панорама, 20.09.1996, с.4).
А ещё через полтора года, т.е. уже в январе 1998 года, президент страны выступил в «Казахстанской правде» с огромной статьёй по проблемам изучения и осмысления советского периода истории Казахстана, озаглавленной «Хранить память, крепить согласие» и свёрстанной в виде книжки-вкладки по принципу «вырежи и сохрани». В этой статье была главка V, озаглавленная «Оскорбленные и униженные» (о межнациональных отношениях советских времён), в которой президент вспомнил события бурной алма-атинской осени 1990 года, в том числе и непосредственно тот эпизод с взрывом в школе, а также то, что ему предшествовало. Воспроизводим этот фрагмент:
«Срочно начали создавать, вернее, воссоздавать казахские школы, открывать в русских школах классы с обучением на казахском языке. Порой доходило до абсурда. В одной из алма-атинских школ, где практиковалось т.н. смешанное преподавание (одна часть ребят обучалась только на русском языке, другая — только на казахском), как-то прогремел взрыв. К счастью, пострадавших не было, но и злоумышленников не нашли. Когда стали разбираться, что да как, выяснилось, что виноваты в происшествии бездарные администраторы. Они разделили школу по национальному признаку, установив две «суверенные» зоны — казахскую и русскую. Появились два директора, два обособленных коллектива. И — вот ведь верх глупости! — установили в коридоре мощную металлическую решетку. Она-то и была взорвана. Сделали это, скорее всего, сами школьники, которым было не по душе чье-то стремление отгородить их друг от друга» (Газета «Казахстанская правда» за 16.01.1998. С.11».
Таким образом, глава государства описал взрыв в казахской школе №145 в точно таких же красках и с точно такими же оценками, с точно такой же критикой в адрес неразумных деятелей системы народного образования, замахнувшимся на введение сегрегации школьников, как некогда написал в «Известиях» казахстанский собкор этой газеты Владимир Ардаев. Однако о журналисте и его «забегании попэрэд батьки в пекло» не было сказано ни слова. Сам же этот журналист спустя недолгое время после данной публикации, в мае того же 1998 года, навсегда покинул Казахстан.
Дальнейшая судьба писателя Солженицына
Судьба эта в общем-то общеизвестна, так что главка о ней будет самой короткой в данном тексте. Упомяну лишь о триумфальном возвращении Александра Исаевича из американской эмиграции в российскую постперестроечную реальность образца 1994 года.
Авиаперелёт из Сан-Франциско в Магадан и Владивосток (вот почему через 20 лет памятник открыли именно в этом городе), триумфальный проезд спецпоездом по Транссибирской магистрали в Москву и поселение на спецдаче в Троице-Лыкове. Создание фонда русского зарубежья и учреждение литературной премии имени Солженицына. Награждение орденом Андрея Первозванного и отказ от него с дерзким выпадом против Ельцина и реформаторов, резкая критика ельцинских реформ, но благожелательное молчание по поводу всех путинских художеств, включая даже и ресталинизацию, по идее долженствовавшую восприниматься автором «Архипелага ГУЛАГ» максимально болезненно, но почему-то не воспринимавшимися.
Ещё при Ельцине, весной 1996 года, было второе после сентября 1990-го и последнее обращение Солженицына к вопросу о Казахстане, его границах и суверенитете. Теперь это были два абзаца в огромном, на газетные полосы формата А‑2, тексте «прямой линии» с читателями «Комсомольской правды». К этому времени Александр Исаевич уже не призывал расчленять Казахстан, а только выражал надежду дожить до вступления независимого Казахстана в равноправный союз с Россией. По этому поводу наши местные нацпаты митингов уже не устраивали, зато Генеральная прокуратура РК возбудила дело о прекращении печатания и распространения «Комсомолки». Об этой истории с заявлением Генпрокуратуры, общественной полемикой вокруг неё и судебным процессом имеет смысл рассказать отдельно к её 20-летию в следующем году.
При подготовке этой статьи использованы главы из авторской книги «Современный Казахстан: 20 лет общественной мысли. 1985—1991», изданной в 2006 году.