Казахстан, как «вторая Украина»
Автор: Петр СВОИК экономист, кандидат технических наук
Пожалуй, именно сейчас, как никогда, на памяти уже нескольких послевоенных и постперестроечного поколений, мы живем не столько настоящим, сколько ожиданием будущего, а оно все более сгущается в своей непредсказуемости.
Судьба всего мироустройства, складывающаяся сейчас из громадных блоков и отдельных фрагментов мира, явно теряющего свою цельную логику и предсказуемость, а потому если не распадающегося, то как-то кардинально меняющегося — зависла сейчас в многовариантной неопределенности.
Применительно же к нам вся эта глобальная мешанина — война в Новороссии и война санкций, распад Ливии и Ирака, зависшая неопределенность в Афганистане и Сирии, окончательный военный тупик палестино-израильского противостояния — оборачивается одним и тем же постоянно возникающим вопросом: как это отразится на Казахстане?
Предпоследний раз этот вопрос муссировался казахстанскими СМИ и экспертами в варианте ответного российского эмбарго на импорт продовольствия из Евросоюза, а более свежая вариация – это едва ли не первый приказ (от 21 августа) только что созданного министерства национальной экономики, устанавливающий новую ценовую планку на самый популярный бензин АИ-92/93 уже 128 тенге за литр.
Я бы к этому добавил еще одно событие, наверняка меньше взволновавшее казахстанцев, но по сути того же плана — реагирование нашего государства на тревожно меняющуюся ситуацию вокруг него. Имею в виду воскресное (24 августа) выступление президента Назарбаева на «Хабаре», где он сказал (на казахском), что если законодательно препятствовать развитию других языков, кроме государственного, то страна может стать второй Украиной. «Привести к кровопролитию, лишиться независимости или последовательно решать имеющиеся трудности?» – вопросил глава государства. «Здесь нужно проявлять рассудительность», — уверен он. И далее отметил: «Будущее в наших руках, оно работает на нас».
Совершенно верные сами по себе слова, хотя сам факт их произнесения свидетельствует: накопление нерешаемых проблем поджимает и с этой стороны. Причем чем больше проблем, тем меньше возможностей для привычной президентской «многовекторности». По сути, глава Казахстана, по-прежнему концентрирующий всю полноту неразделенной власти, как никогда ранее, ограничен в возможностях собственного влияния на происходящее.
Возьмем тот же неожиданно подорожавший бензин: не успевшее пройти реорганизацию правительство этой «неожиданностью» подвело само себя — непосредственно перед этим министр Узакбай Карабалин (переведенный теперь в вице-министры) уверял, что уж до осени-то повышения не будет.
Между тем, неизбежность повышения уже давно была настолько очевидна, что правительство, клявшееся, а потом недотерпевшее всего несколько дней до формального начала осени, в очередной раз, из-за собственной суетливости, теряет лицо: на неизбежное надо бы реагировать посолиднее. Что же касается самой этой неизбежности, то ситуация такова.
В России цены на бензин заметно выше казахстанских: стоимость АИ-92/93 в переводе на тенге лежит в диапазоне 145—165 т/л; АИ-95: 165—185 т/л; дизельное топливо: 160 — 175 т/л. А таможенные границы между Казахстаном и Россией уже сейчас прозрачны, со следующего же года их не будет вовсе. И цены на ГСМ на казахстано-российском объединенном рынке все равно быстро сольются. А вот в сторону ли пониженных казахстанских или повышенных — то «кто девушку ужинает, тот ее и танцует». В данном случае речь идет о том, что это не казахстанские НПЗ «подкармливают» российский рынок, а наоборот. Конкретно: по планам этого года у нас должно быть произведено примерно 1,9 млн тонн бензина АИ-92, тогда как наша потребность — 2,8 млн тонн. И даже по дизельному топливу, которое (в отличие от новомодного АИ-95) наши НПЗ способны достаточно производить еще с советских времен, потребность не покрывается: в этом году ожидается произвести около 4 млн при потреблении 4,6 млн тонн.
Но еще более важно в этой ситуации другое: в Казахстане и России принципиально различные системы налогообложения «нефтянки», не только процедурно, но и, я бы сказал, идеологически.
В Федеральном бюджете России доля «нефтяных» отчислений — более трети. Так, 17% доходной части составляет налог (НДПИ) на добычу сырой нефти и еще больше — 18,3% приносит вывозная таможенная пошлина на сырую нефть. Для сравнения: знаменитый НДС дает федеральному бюджету только 12,9%.
Опять-таки, в цене российских ГСМ (по подсчетам российских же экономистов) более половины (52–55%) составляют совокупные налоги. Поэтому каждые полбака заправки легкового и грузового автомобильного транспорта в России идут на поддержание путинского «социального пакета», перевооружение армии, да и на ту же Новороссию.
В Казахстане же доля налогов в ГСМ (по подсчетам уже наших экономистов) — где-то в районе 18%. А вся «нефтянка», вернее, весь экспортно-сырьевой сектор, с добавлением еще и урана, черных и цветных металлов, имеет в республиканском бюджете долю не намного большую – всего-то 18,4%. Это уже мои подсчеты, очень простые: доля трансферта из Национального фонда (где и сконцентрированы все поступления от сырьевых экспортеров) в доходной части республиканского бюджета – 26,6%. Что изначально непропорционально реальному весу экспортно-сырьевого сектора. Если же отсюда минусовать выплачиваемый из бюджета возврат НДС экспортерам – те самые 18 процентов с небольшим и получаются.
Таким образом, в Российской Федерации более высокие, чем в Казахстане, цены на ГСМ поддерживают тем самым ее госрасходы, которые возвращаются, хотя бы частично, тем же автомобилистам и всему населению через те или иные социальные программы.
Мы же, невольно выходя на те же ценовые уровни, создаем дополнительные источники пополнения вовсе не бюджета, а неких частных корпоративных цепочек. Причем вовсе не факт, что повышенные доходы производителей и продавцов казахстанского бензина и дизельного топлива приведут, наконец, к модернизации наших (вернее, уже не вполне наших) НПЗ и к уменьшению «разбодяживания» топлива на наших АЗС.
И вот вам факт: чисто экономическая интеграция Казахстана с Россией нам попросту невыгодна – именно «чисто экономически». Приведенный пример с ГСМ – только частный случай, примерно то же можно говорить о рынке продовольствия и ином товарном взаимодействии. В любом случае, из экономической интеграции вытекают задачи политические: это и реконструкция национальной законодательной, фискальной и даже идеологической базы, и решение задачи не только торговой, но и производственной, инвестиционной, фискальной и социальной кооперации на объединенном рынке.
Однако наш президент в данном случае капитально зажат не только в практических действиях, но и в собственной риторике. Там же, на «Хабаре», говоря о Евразийском экономическом союзе, он (в очередной раз) отметил, что это исключительно экономический союз, и «у Казахстана всегда остается право выхода из этого союза, если будет исходить угроза его независимости».
Сказать такое еще можно, а вот сделать … уже нельзя. Как нельзя пока еще и говорить о тех политических последствиях, которые уже сейчас вытекают из создания Евразийского союза, пусть и с дополнением «экономический».
И только что прошедшая встреча в Минске, как бы ни оценивались ее итоги, это все равно уже необратимо состоявшаяся первая презентация Евразийского «тройственного союза» во взаимодействии с представителями Евросоюза и расколотой на «проевразийскую» и «проевропейскую» части Украиной. Так что «уйти» в сторону, а тем более «выйти» – не получится. И в этом смысле посыл елбасы насчет «второй Украины» можно отнести вовсе не только к законодательству о языках. Киевский-то майдан, с которого украинский раздрай и начался, как раз и был спровоцирован «неожиданной» попыткой Януковича «выйти» из договоренностей о подписании соглашения об ассоциации с ЕС, к которым он сам до этого и вел.
Теперь, собственно, о языках – тема, которую елбасы затронул в своем интервью совсем не случайно. Здесь он тоже зажат, и тоже уже не столько в реальных решениях, сколько в самой риторике.
В самом деле, сегодня казахская государственность, имеющая выраженное этническое наполнение, эксплуатирует сознательно сконструированный двойной языковой стандарт. С одной стороны, это тезис о полном равноправии казахского и русского языков, с другой стороны – нерушимый канон, что государственным является только казахский язык. С одной стороны, это конституционная норма об обязанности государственной власти создать все условия для овладения государственным языком всеми гражданами Казахстана в соответствии со специальным законом. С другой — существование этого самого «специального закона», в котором конституционная обязанность государства ни в какие реальные нормы не превращена, зато продекларировано принципиально иное – долг всех граждан овладеть казахским языком. С одной стороны, это фактическое русскоязычие казахского государства, с другой — наличие государственной программы, предусматривающей перевод делопроизводства с русского на казахский.
Причем проблема вовсе не в двойственности статусов и законодательных норм о казахском и русском языках, да и не в языках вовсе. А в двусмысленности ответа на вопрос: Казахстан – это казахское или гражданское государство? Пока что президентский режим, представляющий более всего сам себя и разного рода «иностранных инвесторов», а потому не являющийся национальным ни в казахском, ни в современном гражданском смыслах, эксплуатирует эту двусмысленность в интересах собственного самосохранения. Однако это же и ограничивает маневр руководства Казахстана: клановая власть, вписанная в компрадорскую экономику, вынуждена лишь следовать за событиями, приспосабливаясь к ним, но никак не формируя собственную повестку дня для страны…
Оригинальный текст статьи:
