О тюремной действительности и равнодушии назарбаевской системы, ломающией жизни людей через колено, читайте в очередном фрагменте дневника осужденного политика Владимира Козлова.
Автор: Владимир КОЗЛОВ
26.10.12. Сегодня — айт. Кұттықтаймын! В тюрьме тишина, персонал отдыхает. Вчера в передаче мне принесли книги, но они ушли на спецконтроль. А сегодня праздник, завтра и послезавтра — выходные… Да еще и запасы вчера выгребли, все проверку ждали, которой не было. Одно к одному — я без книг на выходные.
В одиночке без книг тяжко, но кого это здесь колышет. Тюрьма вообще то место, где ты ощущаешь в полном объеме, что никто и никогда не мотивирован к участию в твоей судьбе. Фраза “никому до тебя дела нет” — в чистом виде. Если иметь в виду хоть какой-то вид заботы, хотя бы в служебном объеме.
Никто не сможет объяснить, для чего/кого в тюрьме есть воспитатель (слово-то какое тупое для этих условий). Здесь нужны психологи, много, реальные, если общество не хочет получать на выходе отсюда социопатов, как это происходит сейчас.
Я сижу пять месяцев в карантинной зоне, где люди должны находиться не более 15 суток, потому как здесь условия жестче, нет общения, что очень важно. И здесь в основном народ, который только “попал” в такие условия, их только что арестовали. Вижу, как многим тяжко: за пять месяцев сколько таких мимо меня прошло, иногда удается перекрикиваться через “продол”. Им нужна помощь, и не формальная, а реальная, адаптирующая. А ее нет. Потом наверху, когда их переведут, они будут общаться, обвыкнутся как-то, но эти две недели здесь свою зарубку оставят в душе, у многих — навсегда.
Сегодня под утро сгорела лампочка — пару часов кайфанул просто, аж проснулся от наступившей темноты. Екнуло: неужели все это был сон и я дома?! Нет, это всего-навсего перегорела лампочка, и второй раз за девять месяцев я спал без света. Здорово.
В обед — беш! Обалдеть. Здесь вообще-то кормят хорошо, с этим порядок. Конечно же, для тюрьмы, в сравнении. Например, в СИ ДКНБ мясо “вживую” мы не видали, либо микроскопические кусочки чего-то непонятного, либо привкус в котлете из вчерашнего хлеба, либо что-то белое, кусочек крученый, типа китайского соевого из пакетика. Здесь — мясо реальными кусками и в первом, и в гречке-каше. Кроме того, бывают и яблоки, и еще какой “положняк”, типа — прикорм, витамины.
Лампочку поставили помощнее — опять праздник. Так весь день и прошел в ликовании… Мда, батареи снова холодные — это, видимо, чтобы ночью не жарко было спать. У меня два покрывала своих и казенное одеяло — выживу.
27.10.12. Событий практически нет: адвокаты в Алматы, Алия тоже ногу лечит. Тоскливовато. Это основная проблема тюрьмы — тоска от “ничегонеделания”.
В соседней камере сидит парень с фамилией Нурсултанов и с именем Назарбай. По возрасту он как раз подходит для такой шутки, родился уже при нынешнем президенте. Сам из Умирзака, это поселок недалеко от Актау, рядом с МАЭК. При Союзе это была дыра из щитовых времянок, не думаю, что сейчас лучше.
За стеной кто-то читает вслух книгу. Видимо, книга одна, вот нашли выход, чтобы всем было хорошо. Я чтения вслух со школы не слышал. Интересно, парень даже с выражением читает, старается. Сейчас вокруг по камерам — одна молодежь, 19—23 года. Те самые “мусульмане”, которые все заехали по 257‑й, ч. 2 (хулиганка). Когда есть моменты — общаются между собой через “продол”, что-то по Корану уточняют, поддерживают друг друга. Все — первоходы (кроме одного), “пехотинцы”. Кстати говоря, я передал после суда свои бумаги, там есть и несколько страниц слов и выражений отсюда: очень интересно, много неожиданного и необъяснимого.
Друзья в четверг принесли мне много чего в передаче, в т.ч. целую курицу вареную. Но моя камера три с половиной на три с половиной: двигаться негде, кислорода мало, энергия почти не расходуется, и аппетита, соответственно, нет. Полкурицы за два дня съел, полкурицы сегодня выбросил. Жаль продукт, но что поделаешь: холодильника здесь нет. Что не съел — то пропало.
Ребята-“мусульмане”, что заехали по 257‑й, здорово “оживляют” здешнюю жизнь. Их “расселили” в карантинной зоне, вокруг моей камеры — в 110, 109, 108, 123, 124, 117. Даже не знаю, сколько их, 6—8 человек вроде бы. Они, как только появляется возможность, сразу общаются. Одному приснился сон, что “терпилы” (потерпевшие) по их делу написали заявление, что они не имеют претензий, и всех этих “мусульман” отпускают на волю. И вот они этот сон все вместе толкуют, высчитывают проценты вероятности, что этот сон — вещий. Интересно слушать, как они взбадривают друг друга. После этого они прочли специальный какой-то намаз, благодарственный.
Принесли “положняк” (обязательное, от тюрьмы) — мыло хозяйственное, туалетная бумага, тюбик зубной пасты. Это ежемесячно выдают. К вечеру что-то накатило смурное настроение. Вроде бы ни о чем, а вот придавило, как плиткой. Иногда такое бывает, совсем от этого не убережешься никак. Нужно просто пережить. Жаль, я так и не привык спать днем, поэтому читаю-читаю-читаю-пишу-читаю-читаю…
18:10. Загремели баки в “продоле” — ужин. Сначала поверху, на втором “продоле”, над головой, слышно, как едет тачка, — по внутренним переходам кухни развозят еду. Тачка катается только по второму “продолу”, а на первый (к нам) и третий баки носят “баландеры” вручную. Я уже второй месяц как не беру тюремной пищи. Сначала всерьез опасался, когда здесь сидели комитетские опера, что могут чего-нибудь сунуть, — как раз суд шел, мало ли, идиотом на суде будешь сидеть. А сейчас жалко выбрасывать то, что приходит с передачами, не успеваю есть.
28.10.12. Сегодня участвовал в выборах в Мангистауский областной маслихат. Вчера вечером предупредили, что в 6 утра — готовность. За кого голосовать — никто не указывал, у тюрьмы ответственность за явку только. Надел костюм, который дожидался апелляционного суда. Контролеры не узнали: говорят, думали, что кто-то из КУИС пришел, чуть было честь отдавать не принялись. Контролеры были уже не те, что на суд выводили, поэтому понятна их реакция.
Среди кандидатов — Дима Клинчев. Знаю его, конечно. Но он — от “Нур Отана”, и проголосовал я за барышню, которая была “временно не работающей”. Члены комиссии тоже удивились — я один был “при параде”. Ну вот захотелось подурачиться и получилось в удовольствие. Пришел, снял костюм — я снова “дома”, арестант.
Зачем-то повели к хозяину. Коротко поговорили “за жили-были”. Пользуясь случаем, спросил о возможности перевода в ту камеру медпродола, в которой как-то недолго был в июле. Она больше, светлее, с душем, без “телевизора” на окнах, три окна большие — люкс тюремный. Сказал, чтобы я написал заявление. Напишу. Может быть, хотя бы пару недель в нормальных условиях поживу, не стукаясь головой об шконку сверху: в той камере две одноярусные шконки.
29.10.12. С утра — ржал, просто как конь. Я тут книги “глотаю” по 700 страниц в день. Бедная моя Алия и друзья, которые в ее отсутствие вынуждены снабжать меня книгами. Магазины столько новинок не имеют, и иногда книги приходят, видимо, с лотков у базаров, где пожилые люди продают то, что копили “эсесеровскими” годами.
Так “зашли” ко мне толстые журналы-книжки в мягкой обложке “Подвиг”. Это было приложением к хламу типа “Сельская жизнь”. Подпишешься на это г‑но, поимеешь право подписаться на “Подвиг”, а там было что почитать. Мне попали несколько книжек серии “КС” (“Классики и современники”). Конечно, в этом совковом “образии” было около 70% хлама, который по разнарядке выпускался по решению Политбюро. Но встречалось и дельное.
С утра читал “Юмор серьезных писателей”, 1990 года. Это уже перестройка была, и поэтому в число прочих авторов включены уже И.Эренбург, И.Бабель, В.Шишков и М.Булгаков — “Собачье сердце”. В аннотации сказано, что темы, затронутые авторами, не потеряли своей актуальности и по сей день. Я бы сказал, что они были актуальными все годы советской власти и вновь стали актуальны сейчас и здесь.
Как вам: “…Если вы заботитесь о своем пищеварении, не читайте до обеда советских газет”?! Хочется добавить: и не смотрите “Хабар” на ночь. А это: “…Разруха не в клозетах, а в головах”? Прочел на одном дыхании — наржался на неделю вперед.
Чу! — “Продол”, проверка!!!” — Это контролер кричит, чтобы народ со шконок слазил, к утренней проверке был готов: выйти из камеры, доложиться — ФИО, статья… Сейчас отдам заявление на перевод в другую камеру. Будем поглядеть, что и как дальше будет.
Как я и говорил, в тюрьме или пусто, или густо с событиями. Привели к хозяину где-то в 15:30 — оказывается, Алия получила разрешение на свидание. Хозяин его при мне подписал, направил на исполнение. А дальше — все противно и неудивительно, что еще более противно.
Свидание у нас состоялось в 17:20 и продлилось десять минут. Это притом, что с 9 до 12 Алия провела в суде, получая разрешение, а потом с 14:30 до 17:20 — в тюрьме, пытаясь это судебное разрешение реализовать. То есть, согласно закону, я имею право на два свидания в месяц продолжительностью до 3‑х часов каждое. Потом включается исполнение — и я получаю два свидания по десять минут. Это притом, что я не нарушитель режима и не ограничен в этом праве.
Разрешение на свидание действительно один день. Три часа из этого дня забрал суд на одну подпись, потом обед, потом остальное время убила тюрьма. Должны мы такую систему уважать? Не должны мы иметь желание такую систему изменить? Если отвечаем “да” на первый вопрос и “нет” на второй, то мы — стадо баранов и туда нам всем и дорога. Сначала не поднимая головы будем жрать что дают, а потом сожрут нас.
Если кому-то нравится видеть в зеркале безмозглого и покорного ко всему барана, то — не мне и не моим друзьям. И, уверен, не большинству граждан страны. Просто многие еще в зеркало не смотрели по-настоящему. Такая система — а она такая во всем, без исключения — порождает сначала протест, потом, когда человек убеждается, что его протест никто из обязанных слушать и реагировать не замечает, наступает ненависть и страх. Оба этих чувства есть зло.
Применительно к ситуации с нашим свиданием — самое опасное в этом то, что никто из сотрудников тюрьмы, уверен, специально не вредил, не противодействовал. Так работает сама система — равнодушная к бедам, неквалифицированная, безответственная. Можно просто вытащить сотрудника, отвечающего за организацию свидания, на какое-нибудь совещание на парутройку часов, и никто даже не задумается, что из-за этого все встало. Люди, приехавшие издалека, чтобы увидеть своих родных, тупо стоят на улице, как рабы.
Реально — никто не задумается. Потому что эта система работает только на себя, только на свои нужды, это приоритетно. Если пнут сверху, то забегают. Один раз. Как камень в болото упал — и опять тишь да гладь болотная, вонючая и грязная по своей сути. И все, что в нее попадает, сначала должно стать вонючим, “своим” по природе. Кто-то пытается внутри сохранить что-то “на потом” “для себя”, но мало кому удается это сделать надолго и никому — навсегда. Нужно спешить, успеть сохранить остатки, чтобы было с кем начинать новое, другое.
Получил телеграмму в поддержку от женщины по имени Нагима — спасибо. Не смог вспомнить, кто это, возможно, просто незнакомый мне человек. Тогда вдвойне приятно внимание и поддержка, коп рахмет, Нагима.
Молодежь мусульманская, которая тут рядом, получает первые уроки реалий. Кто-то из “братьев” (они все друг к другу обращаются “брат”), что были с ними и оставлены на свободе, начали давать показания против тех, кто сейчас в СИЗО. Для них это шок: как же так, ведь “братья”. Естественный отбор.
Я не к тому, чтобы однозначно защищать всех, кто в тюрьме, от наказания. Я против подлости в любом ее обличии, против того, чтобы “цель оправдывала средства”, потому что это удел убогих подонков, не способных достигать цели достойным путем. Да, достигнут — но придут к ней еще большими негодяями, чем те, кого они якобы “во имя справедливости” преследовали. Единственный достойный вариант, для тех, кто хочет достигать цели “любыми средствами”, — достиг и застрелился. Достиг — молодец, застрелился — осознал, какой ценой достиг.
В тему — тюремная байка. Заходит в общую камеру новенький. Его сразу в оборот — кто такой, по какой катаешься, тосе, приколы, чтобы поймать на “базаре” и потом гнобить, если получится. Проверка словом. Задают вопрос, типа выбирай: “Вилкой в глаз или в ж‑пу раз?” Он осматривает всех (а там блатные и “смотряга” камерный) и говорит всем: “Привет, п…сы”. Камера на бровях: как так? А он: “А что мне еще думать, если я здесь ни одного одноглазого не вижу”. Так и в системе этой: среди тех, кто достигает цели “любой ценой”, “одноглазых” нет.
30.10.12. Окно в моей камере на уровне верхней шконки, с пола не выглянешь. Если есть настроение “посмотреть телевизор” — лезу наверх и смотрю. Все в частую клеточку, и одну и ту же программу показывают — внутренний двор ГМ172/10.
Иногда вижу там Талгата Сактаганова. Он единственный из всех “озенцев” попросился в “хозбандиты”, при тюрьме остался, подметать двор, копать, чистить и т.д. Это тоже осужденные, кому не больше 5 лет дали, но… По понятиям тюремно-зоновским они теперь должны каждый день “заслуживать”, быть полезными, как-то так вот.
С Талгатом не общался — не о чем, все ясно. Кого-то били, чтобы на 65‑ю подписать, а кто-то с самого начала “искренне раскаялся” и на суде тоже “как надо” себя вел. Теперь у него свидания без ограничений, сидит рядом с домом, через 7 месяцев уйдет “на колонку” (на поселение, здесь, в Актау) — “жизнь удалась”. Как бы.
Приходил только что г‑н Муха. Он — правозащитник от Бюро Жовтиса, которым сейчас руководит Роза. Передал от обоих привет и унес мои приветы им. Муха — как раз тот случай, когда хороший человек на своем месте делает нужное дело. Редкое сочетание, к сожалению. Парень рядом с ним (нас однажды представили, но после мы не общались — забыл ФИО) — помощник его — такой же спокойный, может быть вполне продолжателем, хотелось бы иметь преемственность в таких вот случаях.
А прямо под моим окном Талгат Сактаганов скребет чего-то лопатой и помахивает веником. Тот самый веселый, уверенный в себе парень, который называл меня “русский — нерусский”. Тот да не тот, тот кончился 16 декабря 2011 года, как поп Гапон 9 января 1905 года. История циклична, каждому времени — свои “гапоны”.
И еще приходили — теперь та самая ожидаемая комиссия из КУИС. В лице старлея почему-то. Но с важностью у него было все в порядке. Посмотрел, что я читаю, спросил — есть ли жалобы. И все.
Дали тепло в батареи. Веселей чуть стало. Но в душе горячей воды нет, и я отказался от похода в душ, болеть здесь не хочется. Лучше сам потом нагрею и в тазике помоюсь. Накопилось семь книг прочитанных в последние дни, не могу пока передать в другие камеры. Контролеры сменились снова и пока не разрешают.
Вчера контролер со второго режимного “продола”, когда мне передачу передавал: “А зачем вам кукурузное масло?” — “Салат делаю, огурцы, помидоры, лук, чеснок, с маслом”. — “Ни фига себе!..” А то! Будет потом по тюрьме ходить, что сидел такой весь непонятный! Книги читал ночами, в костюме ходил, салаты с кукурузным маслом ел. PR — он и в тюрьме PR. Хи-хи два раза.
Один из “новых” контролеров обращался ко мне “господин Козлов”: “Господин Козлов, “сушняка” лишнего не найдется?” Сушняк — вода, сок в бутылке. У меня с лета запас “Боржоми”, бутылок 15 стоит, жалко нет — на здоровье.
Здесь у контролеров своя фишка. Даже когда они соглашаются что-то передать в другую камеру (книги, сигареты, излишки продуктов), нужно ждать, когда придут баландеры. Контролерам взять в руки от арестанта и передать другому — западло, “не положняк”, для этого баландеры есть. В других тюрьмах, где был, — не так. Берут, относят. Или вообще никак и ничего не берут, если тюрьма “красная”, режимная.
Чем больше тюрьма, тем меньше у нее шансов быть режимной, потому что тюремный бунт, кипеж — штука серьезная. Когда весь “продол” или несколько “продолов” начинают в такт бить в двери, когда вскрываются десятками — это большое ЧП с весомыми “оргвыводами”. Работа тюремных оперов — штука, наоборот, тонкая, филигранная. Знать, влиять, не допускать… Такая вот система сдержек и противовесов.
Книг прочитанных для раздачи уже 9. Вчера попытался толкнуть соседям — не прошло, контролер не разрешил. Тюрьма просто набита двусмысленностями, алогичностью и недосказанностью. Что можно, что нельзя, что “положняк”, что “западло” — сложный винегрет. Я частенько употребляю некоторые “жанасоздер”, не потому, что говорю сейчас на этом языке, просто это ведь тоже жизнь, о которой известно очень немногим, да и не сильно правдиво изложено: то сплошь романтика, то сплошь чернуха.
А истина не только где-то посредине, но и меняется постоянно, что-то уходит, что-то приходит. Четыре месяца в одиночке приводят к тому, что замечаю уже: иногда приходится вспоминать, вытаскивать из “запасников” то или иное слово. Голос свой слышу на утренней и вечерней проверках, да еще пару раз пару слов за день одних и тех же. “Осужденный Козлов Владимир Иванович, статьи 164, 170, 235, срок 7 лет 6 месяцев, жалоб и заявлений нет” — это на проверках. И “керек емес, рахмет”, “мазiрi кандай, бiрiншiге, екiншiге кандай тамак бар?” — когда есть желание пообщаться с баландером, завтрак-обед-ужин. Обычно мне только кешiге бiреу нан тек кана керек, я делаю вечером салат с маслом и, как в детстве, люблю хлебом (он здесь хороший, свежий, пекут в 23‑й колонии), корочкой выбирать остатки…
Поймал себя на мысли, что вот эта писанина мне нужна даже как способ не забыть словарный запас хотя бы письменно. В “продоле” — несут завтрак, приблизительно 7:30, сейчас будет мой диалог с баландером: “Салем, Генадий Владимирович (в фонетической транскрипции это звучит так; Ген. Владим. он меня называет который месяц; баландеру Шавкату так удобней, он привык так кого-то называть; я не против, пусть) — “Кайырлы тан, балам!” (он молодой, сидит за угон верблюдов) — “Тангы ас будешь?” — “Жумыртка бар ма?” Если есть яйцо — беру, а нет, иногда — май берш — и все. Кашу не ем, без движения на кашах разнесет в момент.
Местные казахи, адайцы, говорят на своем наречии, язык местный в сравнении с алматинским, к примеру, или иным, как американский английский с британским. Например, вместо казiр келемiн можно услышать казкелем, так вот, одним словом; берiнiзшi упрощено до бершi, айтынызшы — до айтшы.
Вообще все проще, без излишеств, в число которых иногда попадает и вежливость, — это я про тюрьму. Причем отношения между заключенными гораздо более выдержаны и корректны, чем отношения между сотрудниками. Даже сотрудники с арестантами говорят вежливее, чем между собой. На днях слышал монолог женщины-сотрудницы с контролером: 40% состояло из очень понятных, но непечатных слов, причем без надрыва, без связующих “э‑э”, видно было, что слова привычные, повседневные.
Сегодня “постирался” — постельное. Вообще-то его можно сдавать в стирку, но я как-то получил из стирки белье, которое на ощупь было жирно-противно-скользким, а запах… Похоже, вместо порошка употреблялось хозмыло и почти не полоскалось. Поменял три раза воду, пока прополоскал после той стирки, и решил — лучше сам. Тем более что Алия снабжает отменной стиральной пастой в тюбиках и после стирки у белья шикарный запах, перебивающий даже тюремное “амбре”. Даже когда стирка сохнет, в камере чувствуется запах свежести.
За стенкой, в 110‑й камере, кто-то долго кричит “Хочу домой!!!”, а потом почему-то смеется. Неге? Бiлiмеймiн.