На днях завершился визит президента Кыргызстана в Душанбе. Ряд экспертов по этому поводу высказали предположения о том, что одной из тем переговоров может стать ЕАЭС, а сам по себе первый визит Сооронбая Жээнбекова в республику в качестве президента соседней страны ускорит решение таджикских властей о вступлении в эту организацию.
Однако среди 9 подписанных в Душанбе двусторонних документов не было ни одного, связанного с вопросом вступления Таджикистана в ЕАЭС. Это абсолютно естественно, ибо для двух граничащих стран в первую очередь важно урегулирование двусторонних противоречий, будь они связаны с захватом земель, водопользованием, урегулированием незаконного оборота через границу «льготного» российского бензина или контрабанду наркотиков и оружия. И лишь потом начинают обсуждаться «более высокие» материи, в частности связанные с ожиданием Москвы, что решение о вступлении в ЕАЭС Душанбе примет уже в этом году.
Необходимо напомнить, что накануне визита Владимира Путина в Таджикистан, состоявшегося в феврале 2017 года, звучали аналогичные громкие заявления, но воз и ныне там. К сожалению, «особенности» существующей информационной политики продолжают развивать в России весьма искаженное восприятие действительности, плодить завышенные ожидания и прочие производные, вплоть до разочарований от их неисполнения.
Поэтому было ожидаемо, что подписанный «План сотрудничества между Баткентской областью Кырзызской Республики и Согдийской областью Республики Таджикистан по укреплению соседских взаимоотношений и дружбы на 2018–2020 годы» стал, по всей видимости, станет наиболее важным из 9 подписанных двусторонних документов. Другими словами, как говорил президент Казахстана Нурсултан Назарбаев с самых первых дней независимости, «сначала экономика, затем политика».
Тем не менее, вопрос о возможном членстве Таджикистана в ЕАЭС обсуждается уже на протяжении многих лет и продолжает оставаться открытым. Если посчитать количество состоявшихся по этому поводу дискуссий, сбора экспертных мнений, взвешивания всех «за» и «против» и объем средств, потраченных на все эти мероприятия, то на затраченные время и деньги, наверное, можно было построить не одну малую ГЭС и обеспечить электричеством не один кишлак с численностью населения, равной количеству экспертов, принявших участие в дискуссиях по этому важному вопросу. Затягиванию решения со стороны Таджикистана, вероятно, может способствовать и реальный уровень отношений между странами внутри ЕАЭС, неоднозначность которых не является ни для кого секретом.
По данным опубликованного в конце 2017 года исследования Евразийского банка развития, около 69% населения Таджикистана выступает за присоединение своей страны к ЕАЭС. По сравнению с 2012 годом (когда 76% населения было «за» вхождение их государства в евразийское интеграционное объединение) этот показатель несколько уменьшился, однако продолжает оставаться высоким. Тем не менее, в исследовании особо подчеркивается тот факт, что в Казахстане и Таджикистане, где уровень поддержки ЕАЭС весьма высок во всех группах населения, среди респондентов с высшим образованием чаще, чем среди респондентов со средним образованием, встречается положительное отношение к Союзу.
В ходе недавней встречи, состоявшейся 29 января 2018 года, с главой Евразийского банка развития Андреем Бельяниновым глава Национального банка Таджикистана Джамшед Нурмахмадзода пытался убедить московского гостя в том, что банковская система Таджикистана вошла в стадию оздоровления. В 2017 году в рамках Программы профессионального обучения специалистов центральных (национальных) банков государств-участников ЕАЭС прошла целая серия мероприятий, в частности, таких, как, например, состоявшаяся в начале ноября 2017 года – по теме формирования инфраструктуры рынка микрофинансирования и кредитной кооперации.
Количество аналогичных мероприятий позволило в конце ноября 2017 года министру иностранных дел России Сергею Лаврову заявить о том, что возможность присоединения к ЕАЭС таджикскими властями продолжает рассматриваться. Позицию российского министра с завидной периодичностью подтверждают и таджикские должностные лица, которые не устают заявлять о том, что профильные ведомства Таджикистана выполняют поручение правительства о всестороннем анализе присоединения к ЕАЭС. Например, совсем недавно (26 января 2018 года) с таким заявлением выступил заместитель начальника таджикской Таможенной службы при правительстве Азим Турсунзода. А некоторые таджикские политики, в частности Рахматилло Зойиров (лидер Социал-демократической партии РТ), даже стали называть нерешенность этого вопроса как «искусственное затягивание», из-за которого Таджикистан потерял за два последних года не менее 6 миллиардов долларов.
Однако не стоит сильно обольщаться – подобные заявления звучат уже более трех лет, как минимум, с 2014 года. И такое положение дел в большей степени говорит о том, что таджикские власти проявляют интерес к получению средств ЕАБР, военной и иной помощи со стороны России, добиваются от неё улучшения условий доступа к российскому рынку труда и т.д., но при этом продолжают уклоняться от вопроса о сроках вступлении в ЕАЭС.
Объяснений этому достаточно много, одно из которых – желание как можно дольше продлить видимость многовекторности внешней политики, усидеть за её счет на трёх стульях (американском, китайском и российском). Речь идет о трех больших экономических направлениях развития региона Центральной Азии в целом и Таджикистана в частности, которые лоббируют в регионе три крупные мировые державы. При этом справедливости ради следует отметить, что каждый из предложенных Таджикистану глобальных и региональных проектов несут в себе, как положительные стороны, так и далеко не очевидные выгоды.
Американская «Большая Центральная Азия» предполагала центром региона сделать Афганистан, восстановление и создание новой инфраструктуры которого фактически предполагалось за счет финансовой помощи стран-соседей (которые сами испытывают потребности в её получении) под управлением США. В настоящее время американцы пытаются данный подход реализовать в отношении Индии, активно вкладывающейся в Афганистан. С осени 2014 года дипломатами США реализуется их предложение китайским коллегам разработать в отношении Центральной Азии шаги координации между американским «Новым шелковым путем» (НШП) и китайским «Экономическим поясом Шелкового пути» (ЭПШП).
Надо сказать, что теоретическая возможность для этого существует, но опять же – американцы рассчитывают управлять чужими инвестициями, а свои осваивать через собственные ландроматы. Как это делается с американской помощью в Афганистане. Роль Таджикистана в этой «схеме» не понятна, но очевидно, что за её счёт не решишь существующие проблемы развития. Некоторые эксперты даже полагают, что страна будет использована лишь в качестве очередной перевалочной базы.
При этом США продолжают пытаться удержать регион в зоне собственного влияния при минимальных затратах со своей стороны при этом. Об этом, в частности, говорят итоги недавнего визита президента Казахстана Нурсултана Назарбаева в Вашингтон, в ходе которого активно обсуждались перспективы переговорной площадки «5+1» – страны постсоветской Средней Азии, Казахстан + США.
Продвижение данной инициативы, которую, кстати, недавно Сергей Лавров, российский министр иностранных дел назвал нацеленным на разрыв отношений между Россией и государствами ЦА, американцы продолжат продвигать и в ходе ожидающегося вскоре визита президента Узбекистана Шавката Мирзиёева в Вашингтон.
Вряд ли стоит ожидать высокой эффективности от формата «5+1», однако он вполне определенно закрепит постоянное присутствие США в регионе, в чём заинтересованы все, пожалуй, кроме Туркменистана, государства ЦА, особенно Казахстан и Узбекистан. Но в этом процессе интересы Таджикистана будут отнюдь не на первом месте и будут учитываться по остаточному принципу.
Одним из краеугольных камней в рассуждении о выгодности вступления Таджикистана в ЕАЭС остается вопрос о таможенных тарифах: с одной стороны, власти не хотят роста цен на поступающие из Китая более дешевые товары, и технологии (вопрос о качестве которых остается открытым). Одновременно с этим существуют опасения, что вступление в ЕАЭС отрицательно скажется на развитии местного малого бизнеса (например, сейчас развивающаяся мясомолочная отрасль сельского хозяйства может погибнуть после прихода в этот сегмент более мощных игроков).
То есть вместо обещаемого экономического развития, связанного с необходимой реиндустриализации и созданием новых рабочих мест, страна возможно получит дополнительные факторы социальной напряженности. При этом необходимо напомнить, что в условиях Таджикистана даже краткосрочное ухудшение и без того сложной социально-экономической ситуации способно иметь очень негативные последствия для властей страны.
В то же время в Таджикистане, как и в других государствах региона, понимают, что они не могут оставаться «запертыми» в глубине Евразии, в связи с чем осознают неизбежность участия в региональных и глобальных проектах и старательно пытаются определить баланс между собственными национальными интересами и предъявляемыми к ним требованиях и условиям для участия в региональной и глобальной интеграции.
Затянувшийся выбор между американским и российским проектами позволил Китаю продвинуть далеко вперед свой собственный. Его реализация обогатила не только таджикскую, но и кыргызскую, казахстанскую, туркменскую элиты, но, к сожалению, мало что дала основной массе населения.
Попытки «состыковать» ЭПШП и ЕАЭС в целях недопущения превращения стран Центральной Азии в периферию китайской экономической системы пока выглядят как желание «подружить Слона с Моськой». К тому же следует учитывать, что за последние несколько лет Китай значительно увеличил инвестиции в Таджикистан. Так, доля Таджикистана в территориальном распределении китайских прямых инвестиций увеличилась с 1% до 6%. Напомним, что в 2016 году китайская компания приобрела 50% ОАО «Азот» и обязалась в течение трех лет инвестировать 360 миллионов долларов в модернизацию этого предприятия химической промышленности Таджикистана. Значительный приток прямых китайских инвестиций начался после урегулирования территориальных споров с Китаем в 2011 году. После этого ежегодно среднегодовой прирост составляет не менее 55%.
При этом если первые инвестиционные проекты были связаны с разработкой месторождений цветных металлов, то в последние годы китайские инвестиции смещаются в сферу производства строительных материалов. Так, в 2016 году доля цветной металлургии в накопленных китайских прямых инвестициях оценивалась в 46% от их общего объема, а таджикский строительный сектор уже привлек их более 20%.
В этой связи весьма наивно ожидать от Китая реального сопряжения ЕАЭС и ЭПШП. Подобные разработки хороши для торжественных мероприятий, но не годятся в качестве реляций. Китай, прежде всего, не устраивает желание Москвы добиться в рамках ЕАЭС проведения её членами согласованной макроэкономической и финансово-кредитной политики. Свои проекты в рамках ЭПШП Китай реализует исключительно на двусторонней основе и ни в коем случае не согласится на необходимость согласования своих действий с третьими игроками в лице ЕАЭС, либо Москвы. Также не стоит забывать, что Китай кредитует, а не раздаёт благотворительные гранты, и залогами по китайским кредитам становятся стратегически важные активы с высокой долгосрочной стоимостью.
Однако, по всей видимости, роль России в двусторонних отношениях и желание Таджикистана интегрироваться в ЕАЭС резко возрастут в том случае, если Китай продолжит практику, недавно апробированную в Шри-Ланке, где за долги Китаю был передан в долгосрочную аренду на 99 лет глубоководный порт Хамбантота. Не исключено, что Казахстану, Кыргызстану, Таджикистану и Туркменистану, заметно увлекшимися китайскими кредитами, вскоре также предложат поделиться национальными ресурсами, необходимыми Китаю. По крайней мере, «земельные» вопросы, которые уже прозвучали в большинстве перечисленных государств, не исключают развитие дальнейшего хода событий по шри-ланкийскому шаблону.
Оригинал статьи: The expert communication channel of Central Asia region Kazakhstan 2.0
