Это уже вторая дискуссия по проблемам центральноазиатского региона. Первая прошла в феврале текущего года (см. «Тарелки с алмазами для элиты»). Тогда политологи дискутировали вокруг правильности термина «регион Центральная Азия» и о том, удалось ли странам ЦА выстроить государственность после развала СССР и обретения независимости. В ходе второй дискуссии активно обсуждались проблемы исламизации стран региона и качество элит.
Ислам и национальная самоидентичность
«Центральная Азия (…) это некая группа стран, которая длительное время находилась в рамках одного государства, то есть Советского Союза. До этого периода говорить о какой-то их общности я бы не стал, — заметил руководитель научных исследований Института диалога цивилизаций, политолог Алексей Малашенко. — И это проблема сегодня для самоидентификации, выбора путей развития, контактов, для того, чтобы выяснить, а чем Центральная Азия, собственно, хочет быть».
Что же может объединять регион?
«Первое, что приходит на ум — постсоветское пространство, которого тоже уже нет, но тем не менее. Второе, что приходит на ум, это ислам. Но какой ислам?» – задается вопросом политолог и объясняет свои сомнения.
«Он ведь тоже совершенно разный в связи с историей, традициями, образом жизни. Я банальности говорю, но есть ислам кочевых народов, есть ислам оседлых народов. И уверяю вас, что между исламом в Таджикистане и Туркменистане есть очень много различий. Но когда мы произносим слово ислам, нам кажется, что это то, что объединяет.
Я в свое время задавал вопрос в самых разных районах ЦА: «Вы кто?». И в отношении ислама, если условно попытаться систематизировать, было в основном три ответа. Кто-то говорил: «Я, конечно, мусульманин». Другой ответ был: «Я прежде всего мусульманин», этот ответ, кстати, характерен был для молодого поколения. И был ответ: «Вообще-то я мусульманин, но сами понимаете, какие мы тут мусульмане». Где здесь идентичность?
А ведь уже появилось то, что совершенно неправильно, на мой взгляд, называется «радикальный ислам». Я не знаю, какой к нему подобрать более продуктивный и корректный термин. (…) Возможно, это политизированный квазиортодоксальный ислам, потому что люди, которые пытаются в него погрузиться, действительно полагают, что он — это выход из создавшегося положения, кризисов, да из чего угодно.
Рассуждают примерно так: у нас не получился Советский Союз, мы не Запад, мы ни то ни се, поэтому давайте вернемся назад, к истинному исламу, а потом сделаем рывок и как бы проскочим все те заблуждения, которые были в средние века, в XIX и XX веках, и построим на основе истинного ислама, того, который пригоден и для Туркменистана, и для Таджикистана, и для Египта, для всех, общую модель развития.
Есть ведь такая категория – «прежде всего я мусульманин». Таких называют радикалами, ругают. Но не учитывать того, что если есть объединяющее начало в исламе для той же Центральной Азии, то это как раз та самая публика, которая верит, что на базе ислама, шариата можно построить что-то путное. Ведь эти идеи, по их мнению, даны не какими-то коммунистами, западниками, а Аллахом через пророка Мухаммеда. И игнорировать эту позицию, абсолютно искреннюю, тех людей, которые готовы бороться за нее, нельзя.
Что будет дальше? Я не знаю. Пока то, что мы видим не только в Центральной Азии, но и по всему миру – это и кризис мусульманской идентичности, и одновременно кризис отношений между представителями исламской цивилизации, в широком смысле этого слова, и всеми остальными».
По мнению Алексея Малашенко есть еще и такой нюанс: существует понятие «мусульманский мир» и понятие «исламский мир».
«Мусульманский — это мир, где живут мусульмане — плохие, хорошие, пьющие и не пьющие. А исламский — это мир, в котором делаются попытки выстроить систему на принципах ислама. Эти понятия не тождественны. Мусульманский мир – самые обыкновенные люди, мусульмане. А в исламском мире доминирует ислам.
Когда мы говорим про Центральную Азию, то подразумеваем мусульманский регион, где живут самые разные мусульмане. А исламский регион – это анклавы, они могут быть повсюду – в Таджикистане, Сирии, где угодно.
Еще интересный момент, когда мы говорим про террористов, мы не говорим «мусульманские террористы», это не прижилось. Мусульмане – хорошие ребята. А вот исламские террористы – они чужие. И в этом разница.
Это, может быть, мелочь, но, мне кажется, важно понимать, что исламский мир и мусульманский мир не совпадают даже в отношении идентичности. Потому что в исламском мире хотят жить, прежде всего, по-исламски, а в мусульманском – по принципу как-нибудь договоримся…».
У сотрудника Центра изучения Центральной Азии и Кавказа Института востоковедения РАН Станислава Притчина несколько иная точка зрения о роли ислама в Центральной Азии:
«Ислам во многом использовался в идеологическом плане государственного построения. Ведь после развала СССР был дефицит идеологии. На чем строить государство, как объединять людей, которые этнически разные? Возьмите любую центральноазиатскую республику – они неоднородные. Север, юг, восток, запад Казахстана абсолютно разные и с точки зрения жузов, и с точки зрения этнического состава. Точно такая же ситуация и в Кыргызстане.
Уже нет жесткой, системной и разноуровневой государственной идеологии, которая была в Советском Союзе, и есть идея о получении независимости. Ведь почему возник культ личности в том же Туркменистане? Он использовался для идеологического построения, для объединения, потому что сакрализация лидера на Востоке понятна людям с психологической точки зрения. И в Туркменистане, на мой взгляд, выстраивание идеологии вокруг личности лидера страны сработало очень эффективно.
То же самое можем наблюдать в Казахстане с разной степенью успешности для разных групп. И в Узбекистане в посткаримовский период мы видим, как нынешний лидер достаточно успешно использует своего предшественника в качестве части своей идеологической политики».
В свою очередь Игорь Савин, заведующий сектором Центральной Азии Института востоковедения РАН, рассказал о недавних исследованиях социологов в Казахстане, изучавших молодежь от 15 до 29 лет.
«Из них до 80 человек сказали, что они — мусульмане, но практикующих – 18–20%. Что значит практикующие? Это те, которые придерживаются хотя бы одного из пяти столпов ислама более или менее регулярно. Но везде есть какие-то экзотические группы, в том числе радикальные.
По данным Комитета по делам религии Казахстана, в стране всего 4–5% верующих мусульман относятся к радикалам. Но они наиболее заметны, активны, создают вокруг себя турбулентность, в итоге создается впечатление, что они — основная масса людей, что не так. И в Казахстане чувствуется, что это группа пока маргинальная. И существует очень большое противостояние между славянофилами и сообществом так называемых патриотов Казахстана, которые настаивают на том, что они мусульмане, но национальные, они это подчеркивают: «Мы за Казахстан». То есть мы не за чужеземную религию, а за свою религию. Это проявляется в том числе в популярности тариката Яссавия (суфийский тарикат, основанный Ахмедом Ясави – ред.).
То есть люди хотят быть не просто мусульманами, а мусульманами, укорененными в своем, национальном. Тут очень интересная связь патриотизма и исламской идентичности. И это подкрепляется постоянно ужесточающимся антирелигиозным законодательством, которые все более ограничивают свободу действий религиозных организаций, за что подвергается справедливой критике, но именно поэтому разным миссионерам в Казахстане не комфортно. В моем родном Шымкенте вам каждый покажет улицу с магазинами, где торгуют бородатые люди в штанишках, но для жителей города они все еще «не наши люди».
По мнению Станислава Притчина, укоренение исламских идей в обществе коррелируется с крепостью государства. «Казахстан – государство само по себе самодостаточное в силу экономических условий. У Узбекистана тоже достаточно ресурсов, чтобы тратить средства на борьбу с идеологическими вещами, которые могут выходить за рамки государства. А Кыргызстан с точки зрения наличия различного рода религиозных миссий – чемпион, в силу слабого развития государственных институтов, бедности регионов», — считает он.
И еще интересный, по его словам, момент. «В бытность главы администрации президента Казахстана Аслана Мусина его сын прославился тем, что был достаточно активен на поприще появления в стране такого течения ислама как коранизм, который позволяет пить, вести достаточно распутный образ жизни, но при этом быть частью ислама. Это, как раз, к вопросу о попытках создания своего «независимого» ислама».
По этому поводу Алексей Малашенко сослался на мнение Арона Атабека*: «В свое время я много общался с Ароном Атабеком. Это тот человек, который хотел построить в Казахстане исламскую партию. Он проехал по северной части Казахстана, доезжал до Караганды и потом заявил мне о том, что в Казахстане никогда не будет исламской партии. На мой вопрос: «Почему?», ответил: «Казахи пьют еще больше, чем русские».
Но сегодня, заметил политолог, мы видим, «как что-то так или иначе, но появляется». «… я помню, как мне говорили в Самарканде, Ташкенте в девяностых годах: «Ой, какие мы мусульмане, мы — не Египет». Я эти слова запомнил на всю жизнь – «Узбекистан – не Египет, у нас такого быть не может». А оказалось, что еще как может. Узбекская исламская оппозиция упустила шанс, а могла о‑го-го как пройтись по Ферганской долине… То есть если посмотреть на эти процессы шире, то можно увидеть исламизацию мусульманского мира. Это звучит глупо, но, по сути, так оно и есть, потому что даже традиционный ислам потихонечку политизируется».
Откуда взяться новой элите
Вторая часть дискуссии была посвящена обсуждению роли национальных элит и политических лидеров в характере развития государств Центральной Азии.
Станислав Притчин, говоря о системном обновлении элиты, вспомнил только условно позитивный пример Казахстана, где с начала 90‑х годов работает программа «Болашак», в рамках которой тысячи молодых ребят отправляются за рубеж учиться в ведущие вузы мира.
Правда, по его же словам, «…большая часть ребят, которые едут в рамках этой программы учиться за границу, — уже представители элиты, потому что, естественно, чиновники пытаются использовать «Болашак» для того, чтобы протолкнуть своих детей. То есть эта программа не позволяет создавать новую интеллектуальную элиту из самых лучших ребят, а просто воспроизводит элиту».
Эксперты отметили, что есть программы обучения молодежи за границей и у других стран Центральной Азии, однако нет никаких данных, чтобы можно было судить об их успешности. Однако отметили, что есть обновление элиты в Кыргызстане, где, например, нынешний президент – «человек следующего поколения, который поработал в бизнесе в разных странах, потом приехал в свою страну и начал активную политическую деятельность», а один из главных претендентов на пост президент на предстоящих выборах – Омурбек Бабанов, «человек совсем другого поколения с иной ментальностью».
Как итог, эксперты отметили, что «самовоспроизводящиеся элиты» Центральной Азии уже не будут ориентироваться на Россию, а это значит, что перспективы интеграционного сотрудничества в рамках Евразийского экономического союза весьма туманны.
«Это для Нурсултана Назарбаева Евразийский союз — его детище, а для следующего поколения элиты этот союз будет что-то более прагматичное… Захочет ли новая элита подходить к нему с точки зрения национальных интересов или поведет себя как украинская элита, которая готова рвать даже выгодные ей экономические связи, лишь бы только не иметь никаких дел с Россией?», — задался вопросом Станислав Притчин.
Игорь Савин заметил по этому поводу: «Есть мнение, что Евразийский союз — искусственный, Назарбаев и Путин что-то вместе изобретают для того лишь, чтобы Казахстан стал придатком России. Но ведь сами люди зарабатывают на том, что осуществляют ежедневные взаимодействия. По последним данным, больше переводов от частных лиц идет в Казахстан из России, чем наоборот. Так может быть не так уж и много искусственного в Евразийском союзе?»
В свою очередь Алексей Малашенко считает, что говорить о новой элите преждевременно. «Посмотрите на арабские государства. Сейчас в Сирии Башар Асад, до этого был его папа. Что, этот Башар это новая элита? Нет, это продолжение старой. Да, в Центральной Азии могут меняться соотношения между жузами, регионами, но, по сути, пока то, что мы видим, это продолжение старой элиты».
Качественно новая элита, по мнению политолога, «могла теоретически появиться в Кыргызстане. Появилась? В Таджикистане какая новая элита? Родственники президента Рахмона будут элитой? О чем мы говорим? А в Туркменистане? Даже в Казахстане, посмотрите по фамилиям, по детям… Откуда взяться качественно новой элите с иным мировосприятием?»
«Она (элита) все равно будет работать на себя, отождествляя собственные интересы с национальными. Вот в чем дело. Происходит смена поколений в старой элите, но не самой элиты. Пока о смене элит говорит не приходится», — резюмировал Алексей Малашенко.
* Арон Атабек – казахстанский поэт, публицист, создатель партии национальной независимости «Алаш». Был осужден в 2006 году на 18 лет по обвинению в организации массовых беспорядков против сноса домов в микрорайоне Шанырак в Алматы, в результате которых погиб полицейский. Международные правозащитные организации признали его политическим заключенным.
