Российская власть пытается засунуть живую жизнь в прокрустово ложе схемы, но упрощение сущностей — прямой путь к хаосу и разрушению, написал в своем материале, опубликованном в журнале “Новое время” философ Михаил Ямпольский. Но его выводы, как нам кажется, можно спроецировать не только на Россию. Ниже предлагаем его вашему вниманию.
Автор: Михаил ЯМПОЛЬСКИЙ
Большая часть социологов, экономистов и философов сегодня сойдутся во мнении, что мир, в котором мы живем, становится все более и более сложным. Экономический кризис 2008 года часто оценивается не только как результат безответственности и алчности, но и как следствие такого стремительного усложнения финансовых продуктов и потоков, которое не поддается контролю.
Экономика связывается с политикой, которая также резко усложняется — отдельные государства все больше входят в сложную сеть международных связей и сложных политических объединений. Глобализация — не просто пустое слово, но отражение усложняющихся системных связей. Простые партийные модели осознаются как все менее адекватные; на политическую арену выходит множество национальных, этнических, гендерных групп, раньше не игравших существенной роли.
Такие социологи, как Зигмунт Бауман, уже давно говорили о «текучей реальности», которая выходит за рамки устойчивых представлений. Ульрих Бек ввел понятие «общества риска», подразумевающее непредсказуемость последствий (например, экологических) от принимаемых решений. Повсеместно идет бурное развитие теории сложности и эмержентности, то есть изучение генезиса явлений, которые не определимы простыми причинно-следственными связями. Неопределенность, царящая сегодня в мире, создает чувство растерянности, неуверенности и одновременно стремительно текущего времени, постоянного изменения и обновления.
Остров простоты
На этом фоне нарастающей сложности Россия выглядит удивительным островком «простоты». Когда-то французский историк Ален Безансон поразил меня утверждением, что российская культура и общество ХIХ века значительно проще европейских: художественная среда немногочисленна, газет, журналов, театров, издательств и университетов мало, политических партий и гражданских объединений нет, общество гораздо менее образовано и активно и т.д. Этот малоприятный диагноз Безансона, увы, с коррекцией приложим и к сегодняшней России.
Особенно этот контраст очевиден, когда читаешь аналитические обзоры. На фоне сложности и многофакторности мировых процессов бросается в глаза простота российских обзоров, где все в конце концов сводится к одному — ценам на нефть, которые глобально зависят в основном от добычи сланцевых газа и нефти. Помимо нефтяной конъюнктуры, аналитические обзоры включают однотипные упоминания «неблагоприятного инвестиционного климата» и «оттока капиталов». И это все. Доходы происходят либо от углеводородов, либо от распила бюджета, но бюджет сам возникает из тех же углеводородов. В политике все еще «проще». Политические прогнозы часто сводятся к тому, что, «как известно, все у нас решает один человек», а решения эти непредсказуемы.
Ровно то же самое можно отнести к иным сферам жизни. Общество разделено на своих и чужих без промежуточных категорий, или россиян и мигрантов, бюджетников и прочих — тоже без нюансов. В живописи и литературе практически не существует каких-то школ и течений. О различных направлениях в философии невозможно помыслить.
Но простота не является онтологическим свойством российского общества. В 1920‑е годы в России, несмотря на однопартийность, было много политических групп, даже внутри унифицированной большевистской партии. В искусстве, литературе, кино было множество группировок с собственными программами и эстетикой. В 1930‑е годы это разнообразие было окончательно уничтожено, все было насильственно упрощено, и эта мертвенная простота стала нормой, которую власти бдительно блюдут.
Власти всегда и всюду мечтают об упрощении, стремятся не допустить сложности, с которой они связывают угрозу себе. Упрощение кажется способом повысить эффективность управления. И действительно, в результате насильственного упрощения управляемость может вырасти, но только на непродолжительный момент. Я полагаю, что крах СССР был прямым следствием сталинского упрощения общества. Именно в 1930‑х годах был создан механизм постепенного разрушения страны. Возникшие тогда упрощенные социальные модели постепенно все меньше и меньше соответствовали усложняющейся реальности. В какой-то момент действительность и система управления настолько разошлись между собой, что управленческий механизм перестал управлять и просто рухнул.
Жизнь как схема
Путин с самого начала считал, что упрощение политических и экономических структур — это способ повышения их эффективности. Его пресловутая вертикаль, Госпром и зачистка политического пространства — признаки такого подхода. И, как обычно, упрощенная модель короткое время работает, а потом начинает утрачивать связь с реальностью и двигать общество к кризису.
Сегодняшняя реакция властей на кризис — это обреченная попытка к новому витку повсеместного упрощения. Его символом становятся казак с нагайкой и поп с кадилом.
Из духа «простоты» возникают унифицированные учебники литературы и истории, в которых все делится на правильное, одобряемое и сомнительное, порицаемое. Даже сексуальная жизнь должна быть сведена к простым нормам, которые истерически насаждаются Думой, желающей тотально регламентировать поведение людей и сделать крайне затрудненным любое спонтанное проявление жизни — не только политической, всякой вообще — например, волонтерства.
Жизнь повсюду впихивается в неадекватную для нее схему. Именно этим сейчас усиленно занимается Следственный комитет, стремящийся представить спонтанное поведение людей как результат спланированного заговора.
От схемы к хаосу
Но обуздать спонтанные процессы, упростить их до элементарного порядка невозможно, тем более что между Россией и миром, как бы этого кому-то ни хотелось, нет непроницаемых мембран. Сложность проникает в Россию, несмотря на усилия этого не допустить. Какова роль упростителей в этом процессе? Я думаю, они не в состоянии остановить усложнения общества, но могут эффективно трансформировать сложность в хаос, чем они, на мой взгляд, усиленно сейчас занимаются. Я бы даже сказал, что это их главная и пугающая роль.
Следует различать сложность и хаос. Сложность часто кажется энтропией, но таковой не является, она, как говорят ученые, метастабильна и готова к неожиданной кристаллизации новых отношений и структур. Сложность производит новое. Энтропия стабильна, так как неспособна производить новое, а способна только к разрушению связей и наращиванию хаоса. Там, где упростители ищут элементарного порядка, они блокируют возможности к саморегуляции сложного и усиливают хаос. Чем с большим рвением власти насаждают примитивный «ручной» контроль, тем быстрее они разрушают собственную систему. Это хорошо видно сегодня на примере Думы, терроризирующей общество и одновременно самопожирающей.
К сожалению, это самоубийственное упрощение подвергает риску общество в целом. Социальная структура, обладающая даже относительной сложностью, не может быть насильственно превращена в одноклеточное и не разрушиться. Там, где саморегуляция сложности уничтожается, воцаряются хаос, энтропия и смерть. Важно не допустить, чтобы структуры власти, распадаясь, потянули за собой все общество, как это случилось в момент гибели СССР.
Источник: Журнал “Новое время”
Оригинал статьи:
