Ужасающие картины российского вторжения в Украину шокировали общественность, но также подняли непростые вопросы о том, чьи жизни имеют значение на Западе. Критики обратили внимание на явный контраст в освещении между гостеприимством, оказанным украинским беженцам, и холодным отношением к беженцам из таких стран, как Ирак, Сирия и Афганистан, а также на отсутствие помощи студентам из Африки и Южной Азии, пытающимся покинуть Украину . . Однако до российского вторжения аналогичные вопросы вызывала еще одна страна в Евразии.
2 января протесты в западном Казахстане по поводу резкого роста цен на топливо охватили всю страну, отражая глубоко укоренившееся недовольство населения коррупцией, отсутствием гражданских прав, экономическим неравенством и стагнацией. Всего через три дня протесты в крупнейшем городе Казахстана, Алматы, выросли до беспрецедентных масштабов, но тоже вышли из-под контроля. Группы вооруженных людей, предположительно связанных с организованными преступными группировками, подожгли мэрию, разграбили магазины и банкоматы и ненадолго захватили городской аэропорт, по-видимому, в рамках оппортунистической борьбы за власть между элитами страны.
Правительство Казахстана заявило, что все протестующие были «террористами», финансируемыми иностранными злонамеренными субъектами, объявило чрезвычайное положение и запросило поддержки у Организации Договора о коллективной безопасности — военного союза между Россией, Беларусью, Казахстаном, Кыргызстаном, Таджикистаном и Арменией. 6 января более 3000 военнослужащих , в основном из России, вошли в Алматы, установили блокпосты и жестоко зачистили город.
Хотя протесты в крупнейшем городе Казахстана сопровождались вспышками насилия, протесты в остальной части страны оставались мирными. Более того, когда правительство жестоко расправилось в Алматы, протестующие по всему Казахстану вышли с плакатами, подчеркивающими мирный характер их инакомыслия. Тем не менее, многие крупные международные новостные агентства публиковали материалы, в которых основное внимание уделялось насилию и разрушениям, совершаемым меньшинством, не связанным с мирными протестующими, вплоть до того, что эти события назывались «беспорядками». Би ‑би– си опубликовала заголовок «Казахстан: почему там беспорядки и почему там российские войска?» Le Monde писала: «Беспорядки в Казахстане унесли жизни 225 человек». Аль-Джазира затем «Казахстан: более 160 убитых, 5000 арестованных во время беспорядков», а « Немецкая волна » сообщила о том, как «Алматы набирает обороты после беспорядков».
Протестующие принимают участие в митинге против повышения цен на энергоносители в Алматы, Казахстан, 5 января. Абдуазиз Мадьяров/АФП через Getty Images
«Международные СМИ по-настоящему заинтересовались Казахстаном только тогда, когда протесты переросли в насилие», — отметила Эрика Марат, доцент Национального университета обороны в Вашингтоне. «Мы видели, как в освещении доминировали изображения сожженных автомобилей и зданий. Я не думаю, что международные СМИ интересовались бы Казахстаном, если бы не вспыхнувшее насилие».
Сосредоточение внимания на насилии и описании «беспорядков» было особым выбором. Использование «протестов» узаконивает выражение недовольства, представляя его как упорядоченное и ограниченное социально приемлемыми рамками. «Беспорядки», напротив, смещают акцент с законных недовольств участников и предполагают хаос и нелегитимность, игнорируя при этом тот факт, что в репрессивных обществах, таких как Казахстан, где правительство провело последние 30 лет, ограничивая гражданские права и уничтожая гражданские права страны. общества и независимых СМИ, агрессивные акции гражданского неповиновения зачастую являются единственным способом выражения народного гнева. Они, по словам бывшего активиста Мартина Лютера Кинга-младшего, «язык неслыханных».
Это было видно по тому, как даже уважаемые и независимые российские СМИ освещали протесты Black Lives Matter (BLM). Юлия Латынина, известный обозреватель независимого российского новостного агентства «Новая газета» , написала статью , в которой осудила «насилие» протестов БЛМ, зайдя так далеко, что сравнила их с насилием, совершаемым советской системой, и сравняв тон освещения американских правых СМИ. По обе стороны Атлантического океана белые наблюдатели делегитимизируют выражение недовольства цветными людьми.
«На Западе к казахам относятся с пренебрежением к расе и стереотипам, — говорит Кимберли Сент-Джулиан-Варнон, докторант Пенсильванского университета, специализирующаяся на пересечении расы, внешней политики и культуры в США, России и Украине. «Это одновременно подпитывает идею о том, что страна не важна для западной аудитории». Полная ошибок статья историка Фрэнсиса Пайка для Spectator , в которой утверждается, что протесты в Казахстане были «захватом власти джихадистами», представляет собой особенно вопиющий пример такой расизации. Статья Пайка сыграла роль в западных исламофобских нарративах, которые возрождают старые ориенталистские стереотипы о том, что граждане стран Ближнего Востока и Азии по своей природе менее рациональны и более жестоки, чем их коллеги на белом христианском Западе.
«Освещение протеста в Казахстане было расистским, особенно письменные описания страны», — сказала Алекса Курманова, докторант кафедры антропологии Калифорнийского университета в Беркли. «В профиле New York Times был задан вопрос: «Почему это важно?» Этот вопрос редко задают, если вообще когда-либо задают, когда речь идет о воспринимаемых «белых», «развитых» или более «цивилизованных» пространствах в Евразии, таких как Россия или Восточная Европа. Дискурс вокруг беженцев в Украине укоренен в ее идеологиях цивилизованного и нецивилизованного, которые считают одни тела достойными, а другие недостойными».
Освещение западными СМИ событий в Казахстане также иллюстрирует то, как западная, преимущественно белая аудитория стала относиться к гражданскому неповиновению. В своей недавней книге « Взгляд как активистка: гражданское неповиновение и движение за гражданские права» Эрин Пинеда, доцент управления в Колледже Смита, утверждает, что движение за гражданские права 1960‑х годов — это призма, через которую американское общество рассматривает любое гражданское неповиновение. , написав, что «в популярном американском дискурсе движение за гражданские права действует не только как мощный пример гражданского неповиновения, но и как горизонт суда над всем гражданским неповиновением — тот, который постоянно отступает и его невозможно встретить».
Пинеда продолжает утверждать, что либеральное понимание этого исторического момента, которое постулирует успех движения как результат «призыва к сочувствию белых» и поиска законной одежды, «[усиливает] неявные презумпции превосходства белых», в то же время намеренно скрывая тот факт, что протесты 1960‑х годов часто были конфронтационными и жестокими из коллективной памяти. Таким образом, гражданское неповиновение, которое не соответствует обеленным идеям миролюбия и законности эпохи после гражданских прав, но при этом вызывает сочувствие белой аудитории, считается незаконным.
Во время протестов 2012 года в России против возвращения Владимира Путина на пост президента после того, как он ненадолго уступил его Дмитрию Медведеву, эстетической особенностью, которая привлекла большое международное внимание, были белые ленты .— и другие белые предметы, такие как воздушные шары и флаги, используемые протестующими. Аксессуар четко связывал действия протестующих с цветными революциями, имевшими место в других странах бывшего СССР, такими как «революция роз» 2003 года в Грузии и оранжевая революция 2004–2005 годов на Украине, обе из которых имели схожие определяющие символы. Мы можем видеть положительное международное восприятие этих протестов как ответ на то, как они использовали устоявшийся визуальный лексикон, который представлял продемократические — и, следовательно, в сознании многих, прозападные — устремления, в то время как правые или националистические элементы игнорировались. То же самое произошло с протестами «арабской весны».
Тот же феномен разыгрался в международной реакции на Революцию Достоинства в Украине в 2014 году. В этом случае синий и желтый цвета флага ЕС — по счастливой случайности такие же, как цвета украинского флага — обеспечили символизм, понятный западной аудитории. . Совсем недавно протесты в Беларуси против авторитарного режима президента Александра Лукашенко характеризовались преобладанием красного и белого — цветов, взятых из флага недолговечной Белорусской Демократической Республики 1918 года. Лидеры оппозиции, такие как белорусские активисты Светлана Тихановская и Мария Колесникова неоднократно подчеркивали мирный характер протестов; Знаменитый теперь жест сердца Колесниковой символизирует подчеркнуто ненасильственный и обнадеживающий образ оппозиционного движения.
Участники этих протестов, возможно, не всегда сознательно делали этот эстетический выбор, чтобы завоевать общественное мнение Запада, скорее, это политическое и культурное доминирование Запада — это то, как они определяют границы законных действий в других странах, особенно на постсоветском пространстве. Твит Тихановской о Дне Мартина Лютера Кинга-младшего подкрепляет аргумент Пинеды, явно опираясь на западное либеральное понимание движения за гражданские права, чтобы узаконить белорусских протестующих.
В своей статье 2020 года « Будущее ненасильственного сопротивления » Эрика Ченоуэт, профессор государственной политики Гарвардского университета, утверждала, что растущее распространение ненасильственного сопротивления совпадает с его снижением эффективности. Одна из причин этого явления, пишет она, заключается в том, что авторитарные режимы «учатся и адаптируются к ненасильственным вызовам снизу» и «выработали набор политически грамотных подходов к репрессиям».
Этот аргумент особенно актуален для многих недемократических режимов, возникших в бывших советских странах, включая Казахстан. Обвинения в иностранном вмешательстве в любую политическую оппозицию, например, получили распространение после принятия Россией в 2012 году закона об иностранных агентах. С тех пор недемократические деятели по всему региону стали использовать аналогичную риторику. Лукашенко, например, неоднократно обвинял оппозицию его правлению в провокациях Запада. Кыргызское правительство также неоднократно пыталось ввести собственную версию репрессивного законодательства России. Не случайно президент Казахстана Касым-Жомарт Токаев применил образ «иностранного вмешательства» во время январских беспорядков, заявив, что «Казахстан столкнулся с вооруженным актом агрессии, хорошо подготовленным и скоординированным преступниками и террористическими группами, прошедшими подготовку за пределами страны».
Учитывая, что авторитарные режимы приспосабливаются, необходимо понимать, что представляет собой законное сопротивление, и как средства массовой информации должны его освещать. Нереалистично настаивать на том, чтобы протестующие граждане неизменно соответствовали миролюбивому идеалу Запада, когда общество, в котором они действуют, допускает минимальные возможности быть услышанными власть имущими — и, действительно, когда последние сами используют насилие как средство подавления. «В учебных программах [в Соединенных Штатах] подчеркивается миролюбие протестов Мартина Лютера Кинга, но не обсуждается насилие в отношении мирных демонстрантов или то, что его мирное движение закончилось его убийством», — сказал Сент-Джулиан-Варнон. «Если мы учим только мирные или неподрывные протесты как единственно приемлемый протест, то из этого следует, что любые протесты, которые не следуют этой формуле, осуждаются».
Поскольку война Путина на Украине по понятным причинам доминирует в разговорах, внимание всего мира отвернулось от Казахстана, где правительство отказывается раскрывать имена людей, убитых во время январских протестов, продолжает отбиваться от заслуживающих доверия обвинений в пытках против мирных демонстрантов . , и медленно отказывается от своих обещаний системных политических и экономических реформ . Отсутствие справедливого и сбалансированного международного освещения таких стран, как Казахстан, оказывает медвежью услугу его народу и делает ответственность за его коррумпированное правительство еще более недосягаемой.
